— Нужно время, не сразу ко всему этому привыкаешь, — прошептал профессор, отводя меня в другой конец аудитории, к терминалу у окна.
Можно было подумать — он не хочет, чтобы наш разговор подслушали остальные.
Я обернулся. Девушка, пережившая первый нейросеанс, стояла у дверей с другими студентами и улыбалась. Она не говорила ни слова. Все в аудитории молчали.
Говорил только профессор:
— Подключенный к интерфейсу оператор — не самое приятное зрелище. Все поначалу пугаются. Я тоже, помнится…
Профессор сам прервал свой не успевший начаться рассказ и показал кивком на кресло.
— Присядьте, — попросил он.
Я медлил.
— Просто сядьте, — повторил профессор. — Терминал сейчас не работает. Это самое обычное кресло. Мы немного поговорим с вами, прежде чем подключиться.
Я сел. Кресло было неудобным и жестким. Высокий подголовник давил в затылок.
— Расслабьтесь, — сказал профессор. — Кресло само примет нужное положение. Просто откиньтесь назад. Вот так. Руки — обязательно на подлокотниках.
Я перестал сопротивляться и расслабился. Кресло мягко изменилось, подстроившись под меня — подголовник не мешал, но аккуратно поддерживал голову, руки сами легли на подлокотники. Мне никогда не было так удобно. Кресло необъяснимым образом угадывало мои желания. Я почувствовал, что засыпаю. Даже голос профессора зазвучал тише, чем раньше.
— На самом деле, — говорил он, — в этом нет ничего страшного, совершенно ничего. Там, — профессор провел рукой по триптиху, — совсем нет страха. Это, если хотите аналогий, похоже на сон — вы просто уснете и проснетесь. Это как сон, в котором время — другое. Для вас пройдет час, здесь — пару секунд.
Профессор щелкнул пальцами.
Я и правда с трудом боролся со сном.
— Это звучит… — пробормотал я.
— Пугающе? Вовсе нет. Ведь то же самое происходит и в обычных снах, разве не так?
— Я плохо помню свои сны, — сказал я.
— Этот вы запомните, — улыбнулся профессор.
Я устал сопротивляться, закрыл глаза и — едва не провалился в вязкий окутывающий сон.
— А вы неплохо подготовились! — рассмеялся профессор. — Но я еще не закончил.
— Целый час? — спросил я, вспомнив его слова. — Но что…
— Это, конечно, не совсем верно. У нейролинка нет привычного нам ощущения времени. Если вы боитесь, что вам станет скучно…
Профессор усмехнулся.
— Просто делайте то, о чем я рассказывал. Вы, надеюсь, слушали меня внимательно?
— Конечно.
— Это как лабиринт, — продолжал профессор, — только совершенно не сложный. Вы можете выбрать любую дверь, любой выход — и ваш выбор всегда будет правильный.
— Да, я помню, вы говорили, — сказал я.
— Есть еще один момент, — сказал профессор.
Он оставил в покое триптих и зачем–то встал позади, упершись руками в спинку кресла. Я не видел его лица, но слышал голос — отчетливый и в то же время тихий. Он вводил меня в транс, нашептывая в ухо гипнотизирующие заклинания.
— В конце любого сна вам нужно проснуться. В обычном сне вы просыпаетесь сами, но здесь, — голос профессора затих, почти сошел на нет, — здесь все иначе.
— Что вы имеете в виду? — Я попробовал повернуться, но профессор остановил меня, обхватив мою голову и зафиксировав ее на подголовнике.
— Нет, не двигайтесь! Терминал уже работает.
— Как работает?
Я непроизвольно дернулся.
— Спокойно. Первое подключение всегда медленное. Это действительно как сон. Вы же хотите спать? Просто сидите. Расслабьтесь. У вас ведь так хорошо это получается.
Я кивнул — вернее, попытался кивнуть, но не смог даже пошевелиться. Голос профессора совсем затих. Я был уверен, что он бесшумно отдаляется, плавно отступает в другой конец комнаты.
— Вас, конечно, всегда можно разбудить, — говорил профессор, — но ведь лучше, когда просыпаешься сам, правда? Для этого обычно используют специальное слово. Вроде голосовой команды. Вам нужно придумать, произнести это слово и…
— И что это за слово? — пробормотал я; мне было уже тяжело говорить.
— Вам нужно выбрать самому. Это должно быть что–то личное, важное. Что–то такое, что имеет для вас особенное значение. Просто произнесите это слово, я введу его в интерфейс и… пожелаю вам спокойной ночи.
Голос профессора доносился издалека и казался искаженным, его загадочным образом преломляла сгущавшаяся в комнате темнота. Я чувствовал спокойную усталость, медленно проваливаясь во мрак невесомости, но это уже не пугало.
— Слово? — повторил я. — Любое слово?
— Да, — послышалось из темноты. — Только выбирайте быстрее.
Я понимал, что остается один последний вздох, одно последнее мгновение.
Слово.
Оно тут же высветилось передо мной. Ведь все было так очевидно и просто. И дрожащим от слабости голосом я произнес…
79
— Лидия!
Я выкрикнул ее имя в пустоту, пробудившись от пустого и черного сна.
Я лежал на затянутой пленкой кровати, в непроницаемой, похожей на контузию тишине. Не слышалось даже сдавленного шипения воздуховодов. Однако дышать было легко — я набрал полную грудь холодного искусственного воздуха, от которого кружилась голова.
Потом встал с кровати.
Где–то далеко, в плотно обступавшей темноте, тускло поблескивал красный огонек камеры наблюдения. Я приблизился к нему, и темнота сомкнулась — не было ни жесткой кровати, ни стен — только бледный, мерцающий светодиод над невидимой дверью, единственный ориентир.
Осторожно, боясь оступиться, сорваться во тьму, как канатоходец, я приблизился к горящему огоньку. Пол странно покачивался, и мне приходилось размахивать руками, чтобы удерживать равновесие, однако я не сдавался.
