— Фотографии черного беззвездного космоса, — усмехнулась Лида.
— Пустоты?
— Ага, это было бы уместно.
Кубики льда вновь закружились в ее бокале.
Мы замолчали. В кафе стало шумно — люди за столами разговаривали громче, позвякивали бокалы, скрипели стулья.
Близилось начало сеанса.
— Надо бы нам для разнообразия походить по каким–нибудь другим местам, — предложил я, — без космоса. А то они постоянно напоминают… о том, о чем ты предпочитаешь не думать.
— Но я люблю звезды, — сказала Лида.
— Я тоже, — сказал я.
Лида подняла бокал.
— А еще я всегда так пьянею от рома.
Я улыбнулся. Мы смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова. Ее надоедливая сумочка свешивалась со спинки кресла — оставленная, ненужная, — а рука с тонким серебристым колечком лежала на столе. Я вздохнул и, отодвинув в сторону стоящий на пути бокал — уже наполовину пустой, с тающими кубиками льда, — потянулся к ней.
— А мы не опоздаем? — спросила Лида, убирая руку.
Мы не опоздали.
Большинство мест в огромном зале были заняты, и нам пришлось протискиваться между рядами, заставляя вставать устроившихся зрителей. Мы сели. Приглушили свет, и наши комфортные ложа — высокие, с вытянутыми подголовниками, как у кресел операторов нейроинтерфейса — плавно откинулись назад.
Мы лежали рядом. Лида беспокойно теребила лямку сумочки и хмурилась, глядя в черный купол над нами — невероятный экран в сотни метров шириной.
— Все в порядке? — прошептал я.
Лида быстро взглянула на меня и отвернулась.
— Я и не думала, что он такой большой, — сказала она.
— Именно так, как я себе и представлял, — сказал я, хотя пустой погасший купол тоже вселял в меня необъяснимый страх.
Послышался мелодичный голос ведущего — хорошо поставленный и ровный. Было трудно поверить, что это говорит живой человек. Нас приветствовали и просили подождать — через несколько секунд должен был начаться рассвет.
— Рассвет? — удивилась Лида.
Наконец зеленые таблички над дверями погасли, шепот в зале затих, перестали поскрипывать кресла.
Мелодичный голос напевно произнес:
— Проходят неуловимые мгновения, и на востоке, там, где еще совсем недавно сгущалась тьма…
Голос потонул, поблек в свете. Экран залило неестественное белое сияние, похожее на вспышку при химической реакции взрывоопасных веществ, и прямо над головами, из пустоты, выплыло багровое, как сгусток плазмы, Солнце, повиснув в воздухе, точно шаровая молния размером с дом.
Я невольно прикрыл глаза.
Кошмарное Солнце всходило, взлетало к вершине купола, оставляя после себя тонкий, поблескивающий искорками шлейф — как хвост от горящей кометы.
— Что за ерунда? — прошипела Лида.
Полимерный купол неба медленно заливал оранжевый свет, сгущаясь у горизонта — там, где стены сходились с потолком.
— В полдень… — прозвучал музыкальный голос.
Солнце пролетело сквозь рдеющие потолочные своды, и закатные краски, игравшие на куполе, потускнели. Купол принял голубоватый оттенок, изображая оглушительно пустое дневное небо — без облаков, без Солнца, но странно светящееся изнутри.
— Близится ве… — продолжал электронный ведущий.
Небо тускнело — кто–то осторожно снижал яркость экрана, давая отдохнуть глазам. Но потом у подразумеваемого горизонта вспыхнуло багровое зарево, и голографическое Солнце — уже не такое яркое, выгоревшее за стремительный день — вновь возникло из пустоты у нас над головами.
— Голографический проектор, конечно, впечатляет, — шепнула мне Лида, — но зачем все это нужно?
— Детям, наверное, нравится, — предположил я.
— Ага. Если человеку, всю жизнь просидевшему в подземелье, рассказать о смене суток, то он наверняка представил бы такую же ерунду.
Между тем наступила ночь. Купол над нами погас, истлело призрачное Солнце, и заведенный голос завел скучноватую речь о звездах, забавно растягивая слова.
— Это шоу длится уже сколько? Минут десять? — спросила Лида. — Нам пока что не показали ни одной звезды.
— Интригуют, — сказал я.
— Ага. Или проектор сломался.
Темнота, которая поначалу, после ослепительного рассвета и заката, давала приятный отдых глазам, угнетала. Было похоже, что мы просто сидим в огромном зале, где выключили свет, и слушаем утомительную запись чьей–то пафосной речи, доносившейся с разных сторон из спрятанных в стену динамиков.
Но потом появилась звезда.
Вернее, это был Марс — каким его иногда видно по ночам с Земли. Маленькая искорка вспыхнула над нами, и под аккомпанемент мелодичного голоса поплыла, подобно светлячку, в густой темноте.
— Одна, — прошептала, едва сдерживая смех, Лида.
Заиграла музыка — впервые с начала представления. Правда, тихие струнные переливы, скорее, подошли бы фильму о несчастной любви, чем сумрачной бессветной ночи, которую старательно воссоздавал проектор.
Появилась еще одна звезда — точнее, Венера (о чем не преминул сообщить незримый ведущий), — и две мерцающие песчинки завертелись над нами, как в водовороте, красиво взлетая ввысь.
— Две, — шепнула Лида.
Загорелись другие звезды — не такие яркие, тающие в искусственной ночи. Плавная электронная музыка зазвучала совсем жалобно и тоскливо, а причудливый танец тусклых искорок под черным куполом напоминал все, что угодно, но только не движение звезд, как пытался уверить нас ведущий.
Лида перестала считать и со скучающим видом наблюдала за представлением.
Музыка ускорилась, послышалось тревожное пение горна, и в тот же миг купол над нами расцвел мириадами звезд, закружившихся в обморочном вихре — так близко, что можно было достать их рукой.
— Здесь и сейчас, — прозвучал голос ведущего, — мы способны достичь невозможного, отправившись со скоростью, превышающей скорость света, к далеким мирам.
Я повернулся к Лиде. Она молчала и смотрела на звезды. Звезды отражались в ее глазах.
Искусственное небо над нами заколыхалось, искристые песчинки застыли под куполом, а потом зазвучала бодрая музыка — торопливый ритм ударных напоминал биение сердца, — и бесчисленные созвездия понеслись нам
