Я волновался. Я не знал, что скажу, когда ее увижу. Она сама предложила встретиться, сама решила приехать в институт. Разговаривая с ней по суазору, я невнятно бормотал о чем–то, нервно глотая слюну, а она вдруг принялась уверять, что мы «в любом случае» друзья, что мне не нужно замыкаться в себе, что нам стоит поговорить.
Слышать от нее это признание в дружбе было больнее всего.
Лида опоздала, заблудившись среди вечнозеленых сосен и облетевших тополей. Увидев меня у скамейки, она крикнула и помахала рукой. Я обернулся и — тут же забыл об ознобе. На Лиде было длинное теплое пальто, меховые наушники и шерстяные перчатки без пальцев. Волосы она распустила по плечам, и в них поблескивали редкие снежинки.
Мы молча стояли и смотрели друг на друга. Лида часто моргала, смахивая снежинки с ресниц.
Взгляд у нее был тихим и уставшим, без привычного огонька.
Она улыбнулась и подошла ко мне, преодолев те последние шаги, которые нас разделяли, обняла за плечи, положила голову мне на плечо. Меховые наушники мешали, Лида одной рукой стянула их с головы. Волосы упали ей на лицо. Она была совсем близко — как в тот злополучный день, когда я ее поцеловал.
Внутри меня что–то дрогнуло.
— Извини, — прошептала Лида. — Давно ждешь? Ты совсем замерз. Пойдем куда–нибудь?
— Ко мне? — предложил я.
В моей неуютной комнатке Лида почувствовала себя неловко. Я предложил ей чаю, налил в стеклянный чайник кипятка, бросил в него похожий на почку бутон — связку из разноцветных чайных листьев, которые частенько давала мне мама, — но потом сам же забыл о чае. Лида сняла пальто и перчатки, подошла к окну.
— Даже не представляю, каково тебе, — сказала она, глядя на узкую дорожку, на пустую скамейку и негорящий фонарь. — Все вокруг ломается.
Лида повернулась ко мне. Я сел на незастеленную кровать.
— Ломается, да, — пробормотал я.
Я не знал, что сказать, но и молчать было невыносимо.
— Почему все плохое происходит так сразу, — говорила Лида, — одно за другим? Это как проклятие какое–то. В такие минуты я начинаю верить, что бог и вправду есть. И он безжалостен.
— Бог тут ни при чем, — сказал я.
Лида отошла от окна.
— Она мне писала, — сказал я, — просила, чтобы я приехал. И дело даже не в том, что я не находил времени. Я просто не хотел. А она три дня пролежала в квартире. Если бы не соседка…
— Извини.
Лида присела рядом. Рука ее странно дернулась — она хотела коснуться меня, но передумала, решила не спешить.
— Ее можно было спасти, если бы я…
Мне хотелось заплакать, я вздрагивал при каждом вздохе, но плакать почему–то не мог. Я подумал — меня гнетет лишь чувство вины. Моя мама умирала одна, ненужная и брошенная, а я радовался тому, что она не заваливает меня бесконечными сообщениями. Мама ждала меня — поставила вторую чашку на стол, — хотя я неизменно находил пустые отговорки, чтобы к ней не ездить, отказывался заглянуть на часок. И мама умерла, так со мной и не поговорив.
— Двенадцать часов, — сказал я. — Она была жива еще двенадцать часов. Представляешь, каково ей было?
— Боже, — прошептала Лида, — я не знала.
— Я мог бы просто приехать, — сказал я. — В тот день или на следующий. Даже если бы уже было слишком поздно, если бы она просто умерла у меня на руках…
Я закрыл лицо.
— Не надо! — Лида схватила меня за руку. — Не вини себя! Это бессмысленно. Тебя могло вообще здесь не быть, ты мог уехать…
— Но я никуда не уехал.
— Даже если бы ты навещал ее каждый день, — Лида сжала мою кисть, — проезжал бы через весь город, все равно это могло бы произойти. Я понимаю, каково тебе, но, правда… — Лида склонилась ко мне; голос ее зазвучал тише, — ты не виноват.
Я ничего не ответил. В прозрачном чайнике распустился красивый бутон, с тонкими, как былинки травы, лепестками. Солнце скрылось за домами или тучами — в комнату упала тень. Подчиняясь необъяснимому порыву — как солнечному ветру, — тень раскачивалась по комнате, соскальзывая со стен, пролетая по потолку и полу.
Я склонил голову Лиде на плечо. Она обняла меня, провела пальцами по небритой щеке.
— Мир сходит с ума, — прошептала она. — Кто знает, быть может, через пару недель… Не надо винить себя, надо просто жить.
Я почувствовал приятное спокойствие. Горькая тяжесть в груди исчезла. Мама простила меня. Мне стало легко и хорошо — рядом с Лидой, прижимаясь к ее плечу.
Я закрыл глаза.
— Я не хочу жить без тебя, — сказал я.
Лида замерла, затаила дыхание.
— Извини, — сказал я. — Сейчас, наверное, самое неподходящее время. Ты пришла меня поддержать, а я… Но это правда. Я ничего не могу с этим поделать. Я люблю тебя. Я полюбил тебя с первого дня, когда увидел. Еще на подготовительных курсах.
Лида отстранила меня, встала с кровати.
— Я понимаю, что все это звучит так банально и глупо…
— Нет! — Лида резко обернулась. — Это не глупо! Не надо так говорить!
Но ее запал быстро вышел, глаза потускнели. Она опустила голову.
— Это ты меня извини.
Я с трудом сдерживал слезы.
— Ну, — сказала Лида, — я пойду.
Я встал, но она неумолимо подняла ладонь:
— Не надо меня провожать, — и добавила тише: — Не сейчас.
Подчеркнуто тихо закрылась дверь, слились с тишиной ее шаги. Я упал на кровать и уткнулся лицом в мятую пропахшую сном подушку.
У
