— Еще не успел прочитать.
Я встал рядом с ней, облокотившись о круглую столешницу. Столик накренился.
— Значит, прогуливаешь?
— Не совсем. По правде, нас с Виктором выставили с семинара. Причем ничего не делали такого — Виктор мне новость одну по суазору показал.
— Так ты теперь местный хулиган? — усмехнулась Лида.
— Да уж, — кисло сказал я.
— Не переживай. Все последнее время на нервах.
Она приподняла чашку с кофе, поднесла ее к губам, но через секунду поставила на стол и демонстративно подула в чашку. Молочная пенка таяла, бледный пар от чашки быстро рассеивался в солнечных лучах, кофе остывал.
Мы замолчали.
— Да, я же хотел кофе, — сказал я.
Кофе–машина мучительно долго перемалывала зерна, издавая пугающий надрывный вой, а потом резко затихла, как будто ее закоротило и несваренный кофе застрял у нее в отверстом металлическом горле.
Я повернулся к Лиде.
Она почувствовала мой взгляд и виновато улыбнулась. Я раздраженно ударил по кофейному аппарату и еще раз нажал на длинную кнопку с надписью «Эспрессо». Машина гневно затряслась; послышался нарастающий утробный гул, и в недрах кофейного аппарата словно начала раскручиваться огромная турбина.
В буфет ввалилась толпа студентов.
Наверное, их отпустили пораньше с лекции. Послышались недовольные крики, смех. За мной выстроилась длинная суматошная очередь. Я потерял Лиду из вида и, бросив попытки получить кофе, стал проталкиваться к нашему столику через обступивших своенравный кофейный автомат студентов.
Лиды не было.
Недопитая чашка с кофе стояла на столе — как осторожное и невразумительное послание, которое у меня не получалось расшифровать.
Я открыл суазор.
«Извини, — прочитал я. — Конечно же, я помню, что обещала. Но пока я не готова. Еще раз меня извини».
Раздался звонок, извещающий о конце пары.
58
В тот день мне приснился длинный неестественно яркий сон. Я видел, как огромный, похожий на перевернутую пирамиду корабль медленно заходит на орбиту Земли. Не было ни Солнца, ни других звезд, ни даже Луны.
Пирамида выплывала из темноты.
На ее покрытом трещинами и пробоинами корпусе ярко вспыхивали угрожающие красные огни. Гигантская тень от корабля проносилась по океанам и континентам.
Начиналось затмение — похожий на пирамиду корабль заслонил солнечный свет. Все вокруг накрыла темнота.
Я оказался дома — в своем старом доме. Мама (во сне я не знал, что она умерла) помогала мне собраться в дорогу. Она заворачивала в пакет ненавистные эклеры с таким видом, словно ничего важнее в тот миг не существовало. Я улетал с Земли — надолго, возможно, на всю жизнь, — а она думала только о пирожных.
Мама быстро устала. К тому же у нее закончились пакеты. Эклеры уже не влезали в дорожную сумку. Я хотел остановить ее, сказать, что все это совершенно не нужно, что я не люблю эклеры, но почему–то молчал. В корзинке на столе еще оставались пирожные. Мать изможденно застонала, налила чай в любимую, неровно склеенную чашку, села за стол и осуждающе посмотрела на меня.
— Не забывай… — начала она.
Комната зашаталась, как при землетрясении, лампы на потолке вспыхнули и погасли, и я упал, панически всплеснув руками, провалился в металлический грохот и разверзшуюся темноту. Когда я пришел в себя, небо за окном было совершенно черным, а огромная перевернутая пирамида угрожающе нависала над сумрачным городом, и ее изъеденный корпус касался шпилей высотных зданий. Лампы на потолке в комнате лопнули, однако свет — неестественный, белый, как при химической реакции — исходил из самих стен.
Мама лежала под столом, застыв в конвульсиях, — ноги судорожно согнуты в коленях, большой палец на правой руке зажат между зубами. Я отчетливо понимал, что слишком поздно, что осталось лишь несколько секунд, несколько последних мгновений. Я наклонился к матери, собираясь проверить ее пульс, и — меня поглотила темнота.
В те дни я встречался с ней постоянно.
Сколько раз я видел маму! Она сидела на скамейке на станции, повернувшись ко мне спиной, обижаясь на мою безответственность и черствость. Стояла в вагоне, прикрывая лицо истрепанным суазором. Переходила на другую сторону улицы под торопливые команды светофора «можно идти», «можно идти». Всякий раз, обознавшись, я на мгновение верил — она жива, она здесь, в этом огромном и душном городе, и просто не желает меня больше видеть.
Я и не подозревал, что вокруг столько женщин, похожих на маму. Хотя, возможно, они совершенно не были на нее похожи.
Я так и встречал на улицах маму, пока однажды не встретил Лиду. И не сразу узнал ее.
Был выходной. Я возвращался из города в общежитие. День клонился к вечеру; поднялся сильный ветер, от которого не спасал даже стеклянный навес на станции.
На Лиде была яркая зеленая юбка, едва прикрывающая колени, розовая кофта с короткими рукавами и симпатичная маленькая сумочка, совсем на портфель не походившая — в тон юбке, только темнее.
А еще она была не одна.
Лида стояла на открытой станции, повернувшись ко мне, как и мать, спиной. Вместе с ней был высокий парень, разодевшийся, точно на торжественный прием. Парень рассказывал о чем–то, возбужденно жестикулируя, а Лида смеялась в ответ — склоняя голову и прикрывая ладонью рот, стесняясь собственного смеха.
Я долгое время следил за ними, даже не подозревая, что это она. А потом Лида обернулась.
Я вздрогнул.
Она тоже заметила меня — глаза ее сузились, а улыбка вмиг сошла с лица. Лида сделала вид, что не узнала меня, отвернулась и тут же стала торопливо втолковывать что–то своему разодетому кавалеру.
Я спустился со станции, прошел под эстакадой — послышался нарастающий вой, а с высоких путей посыпалась принесенная ветром пыль, — и поднялся на остановку с противоположной стороны.
Лиды уже не было.
Я решил не возвращаться в общежитие и вместо этого поехал на квартиру к матери.
