Тень в комнате еще раз качнулась и, пролетев по стене, исчезла, как от взмаха чьих–то ресниц. Вновь засветило солнце.
Я вскочил с кровати и, даже не надев куртку, выбежал в коридор.
Лида шла по аллее — без меховых наушников, в незастегнутом пальто. Я окликнул ее, и она остановилась, не оборачиваясь. Я в точности знал, что ей скажу — я извинюсь за это дурацкое признание, поблагодарю за то, что она пришла, попрошу быть мне другом, быть мне хоть кем–то, только не уходить.
Но я молчал. Лида стояла ко мне спиной.
— Лида, — с трудом выдавил я из себя.
Она коснулась рукой спутавшихся на затылке волос и обернулась. Она плакала.
Больше я ничего не говорил.
Я подошел к ней так близко, что почувствовал ее дыхание на щеке — судорожное, неровное, как у меня, — обнял за плечи и поцеловал. Первую секунду она стояла не двигаясь, оцепенев от удивления, плотно сжав непокорные холодные губы, но потом губы ее приоткрылись, я почувствовал в волосах ее руки и крепко прижал к себе.
Я был в одной лишь рубашке, но не чувствовал холода. Слезы стекали по ее щекам.
— Я тебя провожу, — сказал я.
Мне не хотелось ее отпускать.
— Ты так заболеешь, — сказала она.
Я покачал головой.
— Мне не холодно, — сказал я. — Мне…
— Мне правда пора, — сказала она. — Давай потом. Все это так…
И я отпустил ее. Лида отвернулась, вытащила из кармана платок и принялась тереть раскрасневшиеся от мороза щеки.
— Потом, — повторил я, — потом ты снова…
Лида спешно застегивала пальто.
Солнце затянули тучи, ветер усилился. Резкий пронзительный холод медленно подбирался к горлу, как приступ удушья. Жизнь убывала с каждым порывом ветра.
— Нет, — сказала Лида. — Я тебе обещаю. Поверь. Ты заслуживаешь… Мы оба заслуживаем наконец во всем… Но просто не сейчас. Сейчас я еще…
Я молчал.
— Иди, — сказала Лида. — Ты правда так заболеешь. Тебе еще этого не хватало! Холод такой, что даже меня пробирает.
Я продолжал стоять.
Тогда Лида улыбнулась, подошла ко мне ближе, ее влажные красные губы приоткрылись, и она мягко произнесла…
60
— Как вижу, свет уже перестал беспокоить?
Я сидел на кровати, дожидаясь, пока Таис подготовит шприц для второго укола.
— После этих ваших… — Я покосился на огромный шприц, напоминавший, скорее, шоковое оружие, чем медицинский прибор. — После этих инъекций какое–то время — да, но потом — снова. Вы, наверное, просто прибавляете яркость, — добавил я.
Таис сделала вид, что не расслышала последних слов.
— Скоро все пройдет, — пообещала она. — Полностью.
Таис опустила шприц и задумалась о чем–то. Казалось, она делает какие–то сложные вычисления в уме.
— Второй укол?
Таис помотала головой.
— Надо подождать.
— А что это вообще? Довольно болезненно на самом деле.
Я потер шею, кожа на которой воспалилась после первой инъекции. Таис быстро взглянула на меня и поджала губы — было видно, что ей не очень–то хочется об этом говорить.
— Я же объясняла. Твоя светобоязнь. Эти уколы снимают симптомы. Тебе ведь становится лучше?
Таис нажала на какие–то мелкие кнопки на тупом коротком дуле электронного шприца.
— Впрочем, о чем это я? — сказала она с усмешкой. — Ты же не веришь в светобоязнь. Мы же тут специально тебя пытаем.
— Я уже и не знаю, во что мне верить, — сказал я.
Таис промолчала.
Стены едва светились, по углам залегали длинные приятные тени, и тюремная камера выглядела удушающе тесной и еще более пустой. Я подумал, что если Таис не обманывает, то я уже два года не выходил отсюда — два года не видел ничего, кроме светящихся стен.
— А где твой напарник? — спросил я. — Не боишься приходить сюда одна?
Таис подняла указательный палец — я даже решил, что сейчас она приложит его к губам — и показала на красный глазок камеры над дверью.
— Я не одна.
— А сюда он зайти стесняется, что ли?
Таис повернулась к камере спиной.
— А ты хотел бы? Мы решили, тебе проще будет со мной. Правда, я была не совсем с этим согласна.
— Понятно, — сказал я.
— Нет! — неожиданно вспылила Таис. — Ничего тебе не понятно!
Она быстро успокоилась и провела ладонью по лбу — как будто проверяла, не начался ли у нее жар.
— Дело в том… — неуверенно проговорила Таис. — Дело в том, что в этот раз и в самом деле все как–то иначе.
Она заходила по комнате.
— То, что ты непонятным образом узнаешь меня, и эта Лида. Мне кажется… Я даже не уверена, как это объяснить. Я как–то влияю на твои воспоминания.
— О чем ты говоришь? — не понял я. — Как можно влиять на чьи–то воспоминания?
Таис устало вздохнула.
— Скажи, — она подошла ко мне совсем близко, — а какое твое самое первое воспоминание?
— Что? Ты про младенчество?
— Нет, я имею в виду, какое твое самое первое воспоминание здесь?
Таис произнесла последнее слово так отчетливо и громко, что мне даже послышался тот резонирующий звон, который частенько доносился с потолка, когда она говорила со мной через модулятор.
— В этой камере? — уточнил я.
— В нашем учреждении, — поправила Таис.
Я задумался.
Ответить почему–то было непросто. Я закрыл глаза, зрение
