— Скажите, командующий…
53
По одним каналам утверждали, что сепаратисты собирают для вторжения на Землю огромный флот, по другим — что произошедшее на Венере было тщательно спланированной операцией, а «Патроклом» намеренно пожертвовали, прикрыв таким образом массированный ядерный удар.
Я отписался от всех новостных программ.
Жизнь стремительно преобразилась. Несмотря на уверения военных, я по–прежнему ждал, когда в небе появятся корабли. Я был как больной, которому объявили, что жить ему осталось несколько дней.
Я меньше общался с Виктором. Я не читал новостей. Я не ездил в старую квартиру, где умерла мать. У меня была Лида, и мне казалось — нет, я был уверен, — в те дни она чувствовала себя так же, как я. Мы старались ценить то, что у нас было, и почти каждый вечер после занятий проводили вместе.
В институте объявили негласный запрет на любые спекуляции о трагедии на Венере. Преподаватели на лекциях не спешили радовать нас глубокомысленными теориями, в соцветии почти никто не писал о войне, и даже Соколовский стал, как в прежние времена, придерживаться программы курса.
Лишь однажды он позволил себе отвлечься.
— Всем нам нелегко, — сказал он в начале лекции о колонизации Венеры. — И я понимаю, что мой предмет ввиду недавних событий привлекает немало внимания. У меня не было раньше возможности сказать вам об этом, но сегодня я отниму минутку от лекции…
Соколовский встал перед учительским столом, вытянувшись и расправив плечи, глядя невидящим взглядом куда–то вдаль — прямо как командующий соединенным флотом на той пресс–конференции, запись которой разлетелась по всей сети.
— Я очень рад, — продолжал Соколовский, — что последнее время в соцветии почти не было слухов и провокаций, но иногда все–таки приходится читать от собственных же студентов такое, — Соколовский вздохнул и покачал головой, — что становится стыдно — стыдно! — повторил он громче, — называть себя профессором этого института.
Я сидел рядом с Лидой — на последнем ряду в поточной, — и она невольно потянулась к суазору, желая, наверное, проверить, какие же публикации в ленте так расстроили старика.
— Произошедшее на Венере, — говорил Соколовский, — это трагедия невиданного до сих пор масштаба. Жители Венеры — не враги, не противник. — Соколовский с видимым отвращением выговорил последнее слово. — Это наши сограждане, такие же люди, как мы. Я уже не говорю о том, что почти два миллиона человек на Венере — граждане Земли, чьи–то родственники, жены, мужья или дети, которые теперь не могут вернуться домой.
Лида нервно теребила край экрана суазора, но не решалась открыть соцветие.
— В связи с этим, — Соколовский повернулся к аудитории спиной, как подсудимый, который не хочет слушать выносимый ему приговор, — становится так жутко, когда понимаешь, что некоторые из вас всерьез верят в эти чудовищные провокации, всерьез считают, что правительство санкционировало ядерный удар по планете, где живет полмиллиарда человек.
Соколовский окинул взглядом затихших студентов и сложил как при молитве руки.
— Это просто неприемлемо, — говорил он. — Это ставит под сомнение все, что мы когда–либо…
Лида наконец открыла суазор.
Она коснулась экрана пальцами, быстро пролистала последние сообщения и — замерла. Рука ее застыла над суазором, а глаза испуганно расширились.
После занятий Лида была неразговорчива.
Она отказалась сходить со мной в кафе, сославшись на невнятные дела, но я вызвался проводить ее домой. Мы молча дошли до станции, дождались поезда и все так же молчали, сидя рядом в летящем над городом маглеве. Я хотел спросить, что ее так заботит, но сам боялся услышать ответ.
— Не стоило тебе со мной ехать, — сказала Лида, когда мы вышли из маглева. — Возвращаться придется в самый час пик, еще неизвестно, когда до дома доедешь.
— Неважно.
— Я правда не могу сегодня. Встретимся завтра. Хочешь, можем сходить в этот твой любимый звездный театр, хотя мы, наверное, там уже все программы пересмотрели.
— Мне казалось, он твой любимый.
Мы спустились с эстакады и остановились у пешеходного перехода. Горел красный. Я вспомнил, как бежал по этой улице с букетом цветов, будучи уверенным в том, что у нас остались считаные секунды перед тем, как планету накроет облако огня.
Я посмотрел на небо. Было еще солнечно, но над городом сгущались низкие кучевые облака. Вечером обещали дождь.
— Что–то не так? — спросил я.
Лида покачала головой.
— Нет, все так. Я просто подумала…
— О том, о чем стараешься не думать?
— Да.
Загорелся зеленый, и мы зашагали через перекресток, подгоняемые командным голосом светофора.
— Думай не думай, а ничего не изменится, — сказала Лида. — Ты вот сам думал…
Она не договорила.
— Ты знаешь, — сказал я, — наверное, я последнее время стараюсь, как и ты… Мы вместе, мы вместе учимся на технологическом. Что нам еще нужно? К тому же скоро сессия — самый лучший способ прочистить себе мозги.
Лида рассмеялась.
— Кстати, твой друг…
— Витя?
— Да, он мне сказал, что ходят слухи… Вроде как кто–то что–то подслушал или узнал через знакомого…
— В общем, как обычно.
— Ага. Короче, он говорил, что исключений в этом году не будет, всех постараются вытянуть, разрешат неограниченное количество пересдач и все такое прочее.
— Похоже, они обходятся с нами, как с больными.
— Но ведь, — Лида коснулась волос и словно прикрылась от меня ладонью, — ведь в каком–то смысле мы и правда больны.
— В каком–то смысле?
— А ты думал, что будет после выпуска?
