Мы вышли из машины.
— Тут довольно мило, — сказала Лида.
— Да, — согласился я.
— А как далеко мы от Москвы?
— Километров двести где–то. Если сейчас поедем обратно, то успеем вернуться еще до обеда.
— Но я пока не хочу уезжать.
— Я тоже, — сказал я и обнял Лиду за плечи.
Пахло сыростью и болотом. Деревянные доски под нами скрипели и прогибались.
— Ты серьезно?
Лида перегнулась через хлипкие перила; она улыбалась, глядя, как покачиваются на ветру кувшинки.
— По поводу перевода? Да, серьезно. Я не хочу оставаться в технологическом без тебя.
— Мы ведь все равно будем встречаться. Даже если я переведусь.
— Я не хочу просто встречаться. Я хочу видеть тебя каждый день. Я хочу быть с тобой.
Лида повернулась ко мне.
— Спасибо, — сказала она.
И заплакала.
— Я никогда себе не прощу, — голос у Лиды дрожал, — никогда не прощу, если из–за меня ты откажешься от мечты.
— А я никогда себе не прощу, если потеряю тебя из–за этой дурацкой работы. Я знаю, чего я хочу.
Мы не вернулись в город к обеду.
Когда мы ехали обратно, уже смеркалось и на небе, в сгущающейся темноте, загорались первые звезды.
— Как красиво! — прошептала Лида, откинувшись на сидении.
На следующий же день я сообщил о своем решении Виктору. Тот долго сверлил меня взглядом, не говоря ни слова, а потом покрутил пальцем у виска.
— Ты серьезно? — хмыкнул он. — И все из–за этой… Вот уж не ожидал от тебя.
Мне захотелось его ударить.
— Это так глупо! — завелся Виктор. — Переводиться сейчас? Ты хоть понимаешь, что не сможешь вернуться обратно? Ради чего все это было? Все, через что мы прошли?
Я молчал.
— Ты хоть представляешь, сколько еще будет таких, как она?
Я с трудом сдержал себя, отвернулся и зашагал прочь по коридору. Виктор что–то прокричал мне вслед. У лифтов он нагнал меня и грубо дернул за плечо.
Он часто дышал, как после изнурительной пробежки, а щеки у него раскраснелись от волнения. Он прижал к груди ладонь, пытаясь восстановить дыхание, глухо кашлянул и сказал…
51
— Лида…
— Я просила не называть меня так.
Я усмехнулся.
— Для вас — это что, превращается в игру?
Таис поморщилась.
— Это не игра, — сказал я.
Таис не торопилась. Она стояла, неуверенно держа шприц двумя пальцами за рукоятку — точно медсестра, которая забыла, как правильно делать инъекцию, — и смотрела на меня.
Я сидел на кровати.
Меня опять переодели, пока я спал или был без сознания, — свежий костюм из неприятной синтетической ткани прилипал к телу, как вторая кожа, и вызывал сильный зуд, словно его пропитали каким–то едким раствором. Я резко дернул правый рукав новой куртки, и ломкая ткань затрещала у шва.
— Время от времени мы делаем вам томограмму, — объяснила Таис. — К сожалению, по правилам безопасности это всегда происходит под наркозом.
— Понятно, — сказал я. — И что показала томограмма?
— Ничего, — ответила Таис.
— Отлично! То есть вы делаете томограммы, они ничего не показывают, а потом вы наряжаете меня в новый костюм. Наверное, я должен вас за это поблагодарить.
Таис промолчала и открыла медицинский чемодан. Глазок камеры качнулся из стороны в сторону, пристально наблюдая за ней.
— Таис! — позвал я. — Честно говоря, я был бы не против увидеть хоть что–нибудь, кроме этих стен. Хотя бы процедурную, где вы делаете томограмму.
— Я поговорю об этом.
— С кем?
— Со своим, — Таис вставила ампулу в шприц, — со своим куратором.
— Ну, конечно.
— Ты мне не веришь?
Таис опустила шприц. Она выглядела уставшей, даже больной — кожа у нее под глазами потемнела, как после беспокойного сна, а губы стали бесцветными.
— Верю, — сказал я.
Таис вновь занялась шприцем — видимо, настраивала мощность вспрыскивания. Я провел ладонью по заросшей щетиной щеке.
— Скажи, — спросил я, — а сколько я здесь? На самом деле?
— Я же говорила. Какой смысл это обсуждать, если ты не веришь?
— Нет, я имею в виду с того времени, как я помню… когда я, как ты выражаешься, пробудился в последний раз.
— А, — Таис посмотрела в потолок. — Девять дней, если не ошибаюсь.
— Всего девять дней?
Я поднялся с кровати. Таис с опаской взглянула на меня.
— Время ощущается иначе, — принялась объяснять она, — когда ты…
— В тюрьме? — вставил я.
— Когда ты болен, — сказала Таис.
Я подошел к двери, над которой горел красный глазок камеры наблюдения.
— Скажи, а есть причина, по которой мне не дают обувь? Это для того, чтобы я как можно реже вставал с кровати?
— Есть определенные правила, — ответила Таис, — правила безопасности.
— Безопасности? Я что, смогу навредить кому–нибудь тапкой? Вы могли хотя бы…
— Это не я придумала, — перебила меня Таис.
— А все–таки? — не унимался я. — Ты могла бы спросить у этого, как ты его называешь, куратора.
Таис посмотрела на меня исподлобья — на секунду я даже решил, что ей тоже мешает горящий в комнате свет.
— Сядь, пожалуйста, — попросила она.
Я сел. Таис подошла ко мне и уже поднесла к шее электронный шприц, но замешкалась.
