— Нет. А ты?
— Последнее время…
Анна усмехнулась.
— Вообще–то я тоже собиралась перевестись, — сказала она.
— Куда?
— На биологический. Но передумала. Перевестись я всегда успею. Меня и после третьего курса возьмут куда угодно.
— Тоже верно, — сказал я.
Говорить нам было не о чем. Я даже пожалел, что подсел к Анне за столик. Я думал, о чем бы еще ее спросить, когда суазор на подносе завибрировал, и я, испугавшись, что Анна увидит сообщение, быстро схватил его, прикрыв ладонью экран.
Но это было лишь обновление ленты новостей. Я раздосадованно бросил суазор на стол. Анна следила за мной с усмешкой.
— Не отвечает? — спросила она.
— Почему не отвечает? Отвечает. Просто новый институт, другие предметы. Дел у нее, конечно…
— Дел у всех навалом. — Анна поднялась из–за стола.
Она взяла поднос — тарелки на нем задрожали, а стакан с недопитым соком заскользил в опасной близости к краю, — и посмотрела на меня.
— Я пойду. Увидимся еще.
Увиделись мы на следующий день — только Анна была не одна.
Я заметил ее в сквере неподалеку от главного здания — вместе с Виктором, которого поначалу не узнал. Они меня не замечали. Виктор говорил о чем–то — наверняка пересказывал очередные сплетни из сети, — а Анна смеялась, жеманно прикрывая рукой некрасивый рот.
Я доковылял до ближайшей скамейки и обессиленно рухнул на нее так, что пластиковые доски со стоном прогнулись подо мной.
Сам не знаю, чем меня тогда так расстроило это их неловкое свидание.
Холодало. Деревья облетали, и дорожка в сквере была засыпана выгоревшей листвой. Ветер приносил отталкивающий запах, навевающий воспоминания о поликлиниках и больницах, по которым в детстве таскала меня мать.
Я видел их вместе еще несколько раз, и Виктор всегда притворялся, что не замечает меня. Однажды я не выдержал и спросил его об Анне, но он лишь удивленно пожал плечами в ответ:
— А что?
— Да нет, ничего. Просто я никогда бы не подумал, что ты и она…
— Да иди ты! — фыркнул Виктор.
— Извини, — сказал я.
— Ладно, проехали, — примирительно сказал Виктор. — А как… А как там у тебя…
48
Я проснулся, когда у кровати лежал новый пакет с суспензией. На сей раз пакет не порвался, и белесая масса не растеклась по полу. Есть мне не хотелось — да и этот безвкусный паек не в состоянии был возбуждать аппетит, — однако я встал с кровати, поднял с пола пакет и оторвал зубами край.
Панорамная камера следила за мной.
Я осторожно отпил из пакета. Суспензия была необычно густой, как пюре, с плотными маслянистыми комками, которые неприятно перекатывались на языке. Я с трудом заставил себя проглотить эту тошнотворную дрянь и вытер рукавом рот.
— Вы что, — крикнул я в потолок, — хотите меня отравить?!
Мне никто не ответил.
— Таис! — закричал я.
Я уселся прямо на пол — в углу комнаты, где, как мне казалось, стены светились не так ярко — и поставил перед собой недопитый пакет.
— Таис, — повторил я, уставившись на паек, — ты там?
В камере было тихо; я даже не слышал, как шипит воздуховод на стене.
Я поднял с пола пакет, взболтнул содержимое и сделал еще один глоток. Теплый ком поднялся по горлу, я попытался унять тошноту, но через секунду меня рвало белесой жижей.
Я прокашлялся, покосился на пакет, а потом швырнул его в другой конец комнаты. Суспензия расплескалась по полу, а пакет грузно ударился о стену, отскочив к унитазу.
— Я больше не буду жрать это дерьмо! — заорал я, поднимаясь. — Я лучше сдохну! Вы слышите меня?
Камера бесстрастно смотрела в стену над кроватью.
— Таис! — крикнул я. — Или тебе все равно? Ты слышишь? Мне надоело! Таис!
Под потолком что–то зазвенело — как неисправный громкоговоритель, разучившийся воспроизводить человеческую речь, — но мне так никто и не ответил.
Ярко горел белый безжизненный свет. Стояла тишина.
47
К концу осени пугающее молчание в соцветии неожиданно завершилось, и в новостной ленте стали появляться десятки сообщений о войне. Поводом послужила гибель грузового судна, которое возвращалось на Землю с Меркурия и было, как утверждали официальные каналы, атаковано кораблем сепаратистов. Баржа успела послать в центр управления сигнал SOS, после чего связь оборвалась. Это был первый случай с начала конфликта, когда сепаратисты уничтожили гражданское судно, не имевшее никакого вооружения на борту.
В соцветии, впрочем, писали не только о погибшей барже.
Чья–то очевидная провокация — что сепаратисты якобы готовят вторжение на Землю, собирая флот ни где–нибудь, а с темной стороны Луны — была бездумно скопирована в ленты десятками студентов. Со смехотворной серьезностью рассказывали, как мятежники захватывают экипажи гражданских кораблей в плен и ставят над ними бесчеловечные эксперименты, пытаясь взломать нейроинтерфейс. Писали даже, что сепаратисты умудрились, вопреки заверениям военных, заполучить крейсер с нашими опознавательными кодами, несущий полсотни ядерных боеголовок, и Земле теперь не избежать праведного возмездия.
Это было похоже на истерию.
Казалось, большинство подобных новостей выдумывались на ходу, экспромтом, и публиковались в соцветии исключительно с целью поразить читателей. Комментарии к записям состояли из бесконечных «о, ужас!», «как же нам быть?» и «я всегда знал (или знала), что это случится».
К делу подключилась цензура.
Руководство института всегда небрежно относилось к публикациям студентов в соцветии, однако из–за непрекращающегося потока чудовищных фальсификаций решило в корне изменить свою недальновидную политику. Появились модераторы, сотни сообщений безвозвратно удалялись из лент, а пользователи блокировались. Открыв как–то суазор, я обнаружил в соцветии пустую новостную ленту — страшные истории о мятежниках были ревностно вычищены,
