Газовый след от предыдущей ракеты еще таял в воздухе, когда из соседней шахты взвилась следующая. Голова разболелась от грохота и рева, а от тяжелой и едкой вони мучила тошнота, однако я рассмеялся.
Лида пораженно уставилась на меня.
Я подошел к ней.
— Это удивительно, — повторил я.
— Что? — крикнула Лида.
Она зажимала уши руками.
— Я люблю тебя, — сказал я и обнял ее, прижав к себе так, словно мы виделись последние секунды в жизни.
Похожая на пирамиду ракета с ревом неслась в рассеченное кривыми траекториями небо. Лида замерла от удивления. Она по–прежнему прикрывала уши ладонями, защищаясь от шума, глядя на меня невидящими глазами.
Я поцеловал ее.
Где–то вдалеке, на границе зрения, вновь полыхнуло алым. На секунду Лида ответила на поцелуй, ее язык скользнул по моим губам, тело стало мягким, податливым, подчинялось моим рукам, но потом она дернулась и плотно сжала губы.
Лида попыталась оттолкнуть меня, но я не отпускал.
Земля под нами тряслась.
— Нет! — прохрипела Лида, отворачиваясь.
Я быстро целовал ее в лоб, в щеку, в шею.
— Не надо!
Лида вырвалась. Она стояла, отвернувшись. Ветер разносил по бесцветному небу черные облака отработанного газа. Лида вытерла губы рукавом пальто.
— Не смей! — прошипела она.
— Я люблю тебя, — сказал я.
— Нет! — Глаза у нее сверкнули. — Ты сделал свой выбор! Ты…
Она готова была заплакать.
— Но… — пробормотал я.
Я потянулся к Лиде, но она попятилась от меня, угрожающе запустив руку в карман, словно там лежало какое–то устройство, которое могло бы меня остановить.
— Не подходи ко мне.
— Но, Лида… — прошептал я, едва сдерживая слезы. — Лида, я…
46
Я ничего не ел уже очень долго. Вокруг унитаза валялись пакеты с суспензией. Голода я не чувствовал, однако колени подгибались, стоило мне лишь минуту постоять посреди комнаты.
Большую часть времени я сидел на кровати или в темном углу.
Свет слепил глаза. Таис больше не приходила ко мне, чтобы делать уколы, дребезжащий голос с потолка не давал бессмысленных указаний, и лишь невозмутимо светился красный глазок камеры над дверью.
Когда очередной пакет с суспензией вылетел из люка и шлепнулся на пол неподалеку, я даже не шелохнулся. Я сидел на полу, не чувствуя холода, и безразлично смотрел на белый пакет, помявшийся с одного края от сильного удара. Глаза болели от света, все вокруг затягивала дрожащая серая рябь, как перед обмороком, и белый пакет, попав в слепое пятно, рассеивался в пропитанном хлором воздухе, распадался на тающую пыль.
— Встаньте! — прозвучал синтетический голос.
Я продолжал сидеть.
— Поднимитесь на ноги!
Я прикрыл глаза, а потом посмотрел, щурясь, в пустой потолок и усмехнулся.
— Вам нужно поесть, — сказал перемежаемый тревожным звоном голос. — Пожалуйста.
— Таис? — спросил я. — Таис, если это ты…
Я попробовал подняться, упираясь в горящую стену, но рука соскользнула, и я беспомощно осел на пол.
— Если это ты… — В горле саднило. — Я же говорил тебе — я не буду жрать это дерьмо. У меня от него несварение желудка.
— Встаньте с пола! — рявкнул голос. — Сядьте на постель!
— Мне кажется, у меня нет сил, чтобы подняться. Наверное, это потому, что я давно не ел.
Я хотел рассмеяться, но вместо этого закашлялся и согнулся, прижимая руку к груди.
Белый пакет на секунду вновь появился на полу.
Голос замолк, сдавшись.
— Темнота, — прошептал я, с трудом сдерживая кашель. — Если ты меня еще слышишь, Таис, то все, что мне сейчас нужно, — это…
Раздался тяжелый грохот, комната закачалась, а стены на мгновение засверкали так ярко, что из глаз брызнули слезы. Я выставил перед собой руки, защищаясь от этого безудержного шума и света.
Послышался чей–то голос — настоящий, живой, не искаженный модулятором.
Таис!
Я попытался встать, но поскользнулся и свалился на пол.
Когда я пришел в себя, то сидел на затянутой полиэтиленом кровати. Передо мной стояла Таис.
— Тебе лучше? — спросила она.
— Не знаю, — прохрипел я. — Но я все еще жив, так что…
Таис покачала головой.
— Ты решил уморить себя голодом? Хорошо придумал, ничего не скажешь. Мне казалось, что ты…
Таис отвернулась.
— Почему же уморить? — сказал я. — Просто я не могу больше глотать эту вашу дрянь из белых пакетов. Она у меня наружу лезет.
— Обычный паек, — хмыкнула Таис. — Ты же служил на «Ахилле».
Таис подняла с пола поднос, на котором лежал бутерброд из двух ломтиков угловатого, черствого на вид хлеба с паштетом или маслом посередине, и пластиковая чашка с черной жидкостью.
— Торжественный обед? — усмехнулся я.
Таис поставила поднос мне на колени.
— У нас тоже строгий рацион, — объяснила она. — Это все, что я смогла найти.
— Рацион? И после этого вы хотите, чтобы я поверил в то, что это обычная клиника…
— Я никогда не говорила про обычную… — Таис на секунду замялась, — клинику.
Я осторожно взял за края хлипкую чашку из тонкого пластика.
— Это что? Кофе?
— Кофе, да.
— Холодный.
— Ты уж извини. Горячий я тебе не решилась дать.
Я сделал небольшой глоток и скривился от горечи. Потом откусил от бутерброда — хлеб оказался черствым, а паштет не слишком отличался по вкусу от энергетической суспензии. С большим трудом
