Тенебрис ударился о металлический пол, звякнул и завертелся, точно юла. Краем глаза я заметил, как от него отлетела какая–то деталь. Я дернулся вперед, чтобы схватить тенебрис, но наступил на обкусанный бутерброд и повалился на пол.
Свет погас.
Мы лежали в темноте. Я шарил руками по холодному полу в поисках тенебриса и не решался вставать. Я почему–то был уверен, что, когда я поднимусь на ноги, сокрушительные подземные толчки возобновятся и комната расколется, как хрупкая скорлупа, вывернется наизнанку.
Я слышал, как в темноте тихо всхлипывает Таис. Наверное, она расшиблась, когда упала на пол.
— Таис! — позвал я. — Что это, черт подери? Землетрясение?
Таис резко замолчала. Я встал на колени и пополз в темноту — в ту сторону, откуда слышал ее плач. Я ничего не видел — даже глазок камеры над дверью погас.
— Что же это? — пробормотал я. — Что здесь творится?
Над головой раздались грубые торопливые щелчки — словно кто–то пытался завести мертвую обесточенную машину.
— Таис! — снова позвал я.
Освещение включилось — в глаза мне ударил прожекторный свет, и я невольно отпрянул назад, как от удара. Какое–то время я не видел ничего, кроме белой пустоты. Потом передо мной появилась Таис — она медленно поднималась на ноги, бережно придерживая ушибленный локоть.
— Извини, — выдохнул я.
Таис сначала посмотрела на меня, а потом быстро стрельнула глазами куда–то в сторону, за мою спину.
Тенебрис!
Я обернулся. Таис, забыв о разбитом локте, бросилась на пол. Я тоже потянулся за тенебрисом, но было уже поздно — Таис схватила его и выставила перед собой.
— Не двигайся! — приказала она.
— Таис! — крикнул я, поднимаясь.
Она тут же конвульсивно нажала кнопку на тенебрисе. Я обреченно улыбнулся и закрыл глаза, но ничего не происходило. Внутри пульта что–то ритмично пощелкивало, Таис нервно трясла его в руке, однако имплантат в моем плече бездействовал. Устройство было разбито.
— Так, — сказал я.
Таис с ужасом уставилась на меня, все еще нажимая на бесполезную кнопку.
— Говоришь, за нами следят, и в любую секунду…
Мне в плечо вонзилась огромная игла, и мышцы на руке свело судорогой. Я покачнулся и захрипел, выпучив глаза. Таис побежала к двери. Руки мои затряслись, как во время припадка, и я повалился на пол.
Последним, что я услышал, был звук закрывающейся двери.
45
Лида исчезла из сети, не отвечала на сообщения и звонки, и в жизни без нее образовалась пустота, которую я не мог ничем заполнить. Я искал спасения в учебе, хотя уже не был уверен в том, что хочу летать на кораблях.
Все изменилось, как говорила Лида.
О войне почти ничего не писали, молчали, точно от страха сболтнуть лишнее, даже официальные каналы, а в институте началась предполетная подготовка — три раза в неделю нас отвозили в похожий на бомбоубежище комплекс, где с помощью центробежного ускорения имитировались взлетные перегрузки.
А еще нас заставляли надевать костюмы, которые стискивали тело так, что темнело в глазах.
Виктор стойко переносил эти бесчеловечные испытания, а я после каждой экзекуции едва стоял на ногах. На старших курсах вновь ходили слухи, что многих исключают по результатам клятых предполетных, и я всерьез боялся попасть в черные списки.
Как–то, после особенно мучительного аттракциона с центрифугой, когда я сидел в раздевалке, раздевшись по пояс и беспомощно уставившись перед собой, Виктор панибратски хлопнул меня по плечу и сказал:
— Не жалеешь, что не стал переводиться?
После этого мы не разговаривали неделю.
Я пытался найти Лиду — звонил на ее номер, писал сообщения в сети. Она не отвечала. Казалось, ее и не существовало вовсе — по крайней мере, не в том мире, в котором я тогда жил.
Виктор сам пошел на мировую и заявился ко мне в общежитие с ящиком дешевого пива. Поначалу я не хотел его пускать, но потом передумал — видимо, мне просто хотелось выпить.
— Половина курса стонет от этих предполетных, — рассказывал Виктор, открывая первую бутылку. — А первая практика уже, считай, через полгода.
— Ты как всегда обо всем знаешь, — сказал я.
Виктор поставил бутылку на пол.
— А о чем тут можно не знать? — Он картинно всплеснул руками. — Ты тут в отшельника превратился. Не знаешь, кстати, что на неделе с параллельной группой было?
— И что было?
— Ну, как что. Скорую вызывали. Так что у тебя еще на самом деле…
Он поднял бутылку и поднялся на ноги.
— Давай! — провозгласил он. — За космос! За наши будущие назначения!
— И за то, чтобы на занятиях мучили поменьше, — добавил я.
И сглазил.
44
Во втором полугодии ввели новый предмет — «Нейродинамика и системы мнемонического шифрования», — программу которого опубликовали только перед самым началом курса, из–за чего по осмелевшему соцветию разлетелись многочисленные слухи, шутки и спекуляции. Говорили, что нас якобы собираются превратить в психологический факультет — постепенно, предмет за предметом, — так как из–за разгоревшегося кризиса резко упал спрос на операторов космических кораблей. Впрочем, таинственный предмет свелся в итоге к обычным лекциям по системам шифрования нейросистем последнего поколения.
Вел нейродинамику Тихонов, которого я хорошо знал по лабораторным. На первом занятии он долго рассказывал о системе мнемонического кодирования, позволяющей внедрить кодовую последовательность в воспоминания так, что сам оператор фактически не знал бы этот код и не смог бы его выдать.
После того как Тихонову в пятый раз задали один и тот же вопрос — каким образом система считывает код, даже если оператор его не знает, — он принялся объяснять все тоном преподавателя
