Но потом дыхание восстановилось. Я приподнялся на кровати и коснулся кожи на правом плече. Никакой раны не было. Боль стихала.
Послышался электрический треск, и стены камеры стали медленно наливаться светом.
39
Меня вызвали в учебную часть и предложили пройти задание второго пилота еще раз, на тренажере. Я всерьез думал о том, чтобы отказаться. Мне дали время на решение, и тут вмешался Виктор.
— Я что–то не врубаюсь! — заявил он. — Сколько раз мы это делали! Обычная же лаба, не более.
— Боюсь, не такая обычная, — сказал я.
— А что изменилось?
Виктор не понимал. Я скрыл от него произошедшее на «Аэропе» — я не понимал, как можно об этом рассказать.
— Не знаю, — ответил я. — Наверное, не уверен, что мне это нужно.
Виктор уставился на меня, как на умалишенного.
— Чего ты боишься?
Я долго не мог признаться, что боюсь лишь самого себя — своего отражения в нейроинтерфейсе, своих собственных мыслей.
Я готовился к переводу — собрал в общежитии вещи и свалил в пластиковую коробку, выбрал отделение на факультете нейродинамики, куда собирался перейти. Однако, когда я написал Лиде, от нее пришел простой и безжалостный ответ: «Поздно».
Мне было так тяжело и одиноко, что я пошел на пересдачу, желая одного — встретиться с ней в нейролинке. Но не увидел ничего, кроме вспыхнувшей передо мной, как вереница кодовых сигналов, последовательности управляющих команд. Хаос уступил место порядку, все стало обыденно и просто. Лида ушла, а я во время внеурочного испытания показал один из лучших на курсе результатов.
Перевод больше не требовался, на нейродинамике меня никто не ждал, и я распаковал сваленные в коробку вещи. Виктор предложил отметить это и заявился ко мне вечером в общежитие с очередным ящиком мыльного пива.
Мы пили из горла, усевшись на кровать.
Виктор болтал не умолкая, рассказывал о том, как вместе с Анной мотался в дремучую область на выходных, а я никак не мог понять, что именно мы празднуем.
Это было похоже на поминки.
— Слышал, кстати, что говорят о последнем выпуске? — спросил после третьей бутылки Виктор.
Я не слышал.
— Трудоустройство — меньше половины! — объявил Виктор с непонятным самодовольством. — Это подпортит статистику института!
— Звучит не слишком обнадеживающе, — заметил я.
— Ну уж, извини. — Виктор поставил бутылку на пол; пиво мешало ему жестикулировать. — Что есть, то есть.
— Я не понял, — сказал я, — ты намекаешь на то, что учиться надо лучше или как?
Виктор рассмеялся.
— Да я и сам не знаю, на что намекаю.
— Может, мне и правда стоило перевестись. Уж лучше сидеть где–нибудь в кубикуле, чем быть безработным.
Я поднял бутылку, предлагая тост, но Виктор замахал рукой.
— Ну уж нет! За это я пить не буду. После всего маразма и конкурса — ты конкурс–то хоть приемный вспомни, это же был ад! — оказаться в каком–нибудь вшивом офисе. Это уж точно не для меня.
— Тогда выпьем за то, чтобы лучше учиться, — предложил я.
— Давай! — подхватил Виктор.
Он был заметно пьян и расплескал пиво, когда чокался.
— Знаешь что, — сказал я, — у меня созрел новый тост.
— А? — моргнул глазами Виктор.
— За то, чтобы закончилась война!
Я поднялся. Мы выпили.
Виктор ушел ближе к полуночи, оставив после себя кучу пустых бутылок и головную боль, которая быстро сменила хмельной задор.
На следующее утро я с трудом заставил себя встать с постели, и на первой лекции боролся со сном, не сразу разобрав, что новый преподаватель, подменявший заболевшего профессора, начал, вопреки негласной цензуре, говорить о войне.
— Лично я считаю преступлением, — вещал он, — да, да, именно преступлением, что от нас до сих пор скрывают реальное положение дел на Венере. При этом известно, что идут бои и даже атакуются обычные гражданские корабли, грузовые суда, пассажирские лайнеры.
— Чего это он? — шепнул я Виктору.
— Видимо, тоже тяжелое утро, — отозвался Виктор. — Про пассажирские лайнеры — это что–то новенькое.
— Произошедшее на Венере, — продолжал лектор, — трагедия, масштабы которой мы до сих не понимаем. Я лично не сомневаюсь, что ответ последует, и этот ответ…
— А я лично не сомневаюсь, что он не будет читать у нас лекции, — хихикнул Виктор.
— Да уж, — сказал я.
Молодой преподаватель наконец вспомнил о теме лекции, и мне уже ничто не мешало спать.
Следующим по расписанию был нейроинтерфейс.
38
Безумие, охватившее меня во время первой учебной миссии на «Аэропе», больше не повторялось. Я всегда находил выход, как советовал Тихонов. К тому же слухи о проблемах с трудоустройством, которые распространял далеко не один Виктор, подействовали, и мой средний балл за четвертый курс вырос сразу на несколько пунктов, оказавшись наивысшим за все время обучения в институте.
Лиде я не писал.
Даже в соцветие я заглядывал редко — я боялся увидеть ее публикации в ленте новостей, боялся встретить в паутине из нечетких лиц, которые никак не мог запомнить, ее блуждающий призрак.
Учебная программа на последнем курсе обросла новыми обязательными предметами и непонятными факультативами. Специальность, которую мы должны были получить после окончания, поменяли, и к привычному «оператор» добавились «преподаватель» и «специалист по конфигурации сетей». Казалось, всех нас в новом году перевели
