Со всех сторон, из металлической скорлупы рубки, послышалось едкое шипение, похожее на утечку газа. Я взволнованно завертел головой, но все остальные были спокойны.
— А вот тут они не торопятся, — хмыкнул первый пилот.
— Иллюминаторы, — начал я, показывая на светящуюся модель корабля, которая вращалась по часовой стрелке, как в обучающем фильме.
— Хочешь полюбоваться видом? Пожалуйста!
Он коснулся кнопки на приборной панели, изображение с иллюминаторов исчезло, но нас по–прежнему окружала темнота.
— Отличный ракурс, не правда ли? — рассмеялся первый пилот.
Темнота.
У меня похолодели руки.
Пилот вернул изображение на один из иллюминаторов — наш корабль выглядел теперь как маленькая зеленая ракета из компьютерной игры, перечеркнутая расходящимися векторами.
— Так. Давай, давай…
Первый пилот нетерпеливо кивал головой.
Шипение, доносившееся из стен, затихло, и пилот поднял руку, готовясь отдать команду «на старт».
— Ждем подтверждения, — сказал он.
Все молчали. Я вздохнул и стиснул подлокотники кресла, приготовившись к очередному толчку.
На панели загорелся коммуникационный индикатор.
Первый пилот самодовольно осклабился и повернулся ко мне.
— А сейчас…
33
Расчетное расстояние до Меркурия во время первого полета превышало сто миллионов километров, и ускорение, чтобы перегрузки не перевалили за два «же», длилось ровно двенадцать часов. Отвечавшие за программу полета явно думали о комфорте пассажиров — в отличие от операторов из командного центра, выводивших нас на орбиту.
После взлета, когда я чуть не потерял сознание из–за перегрузок, я почти не ощущал дискомфорта. К невесомости я приспособился еще в институте — хотя меня и подташнивало в первый час, когда я путал пол с потолком. Поначалу меня не трогали, решив, видимо, дать мне возможность прийти в себя, а потом попросили разнести пассажирам энергетическую суспензию.
Я чувствовал себя стюардом.
Мы везли четырех человек, хотя «Сфенел» способен взять на борт столько же пассажиров, как и межконтинентальный лайнер. Я плыл между клетками и, улыбаясь, протягивал каждому бесцветный пакет с суспензией.
Меня спросили про туалет.
Я знал, что сидения в пассажирском отсеке автоматически поворачиваются вокруг оси, когда корабль вырывается из гравитационного колодца — видимо, так у людей, не привыкших к невесомости, возникало мнимое ощущение, будто бы они сидят в обычном самолете, где есть гравитация, пол, потолок и наземная скорость. Однако положение рубки не менялось, поэтому всякий раз, когда я пролетал из пассажирского отсека в командный, мне казалось, что все вокруг переворачивается вверх дном.
И всякий раз у меня кружилась голова, несмотря на сотни часов предполетных подготовок.
После отключения маршевого двигателя пилот собрал всех в рубке, объявил, что мы идем с нулевой погрешностью от расписания и пожелал счастливого дрейфа.
Дрейфа, длиною в триста часов.
По распорядкам я должен быть постоянно как заведенный, проверять состояние систем корабля — отопления, охлаждения, запасов воды, генераторов кислорода. Забота о пассажирах также досталась мне. Я отвечал за работу кресел и массажного режима, во время которого пассажиров било слабыми разрядами электричества, вызывавшими ритмичные сокращения затекающих мышц.
Пассажиры воспринимали эту процедуру как экзекуцию, а я представлял себя тюремщиком, методично и бесстрастно пытающим привязанных к электрическим стульям людей. Все постоянно просились на прогулку — осмотреть корабль, кубрик, командную рубку, — однако по уставу им разрешалось покидать места только при наличии так называемых «особых обстоятельств». Вроде нужды.
Отработав первую смену — проверка пассажирского отсека, нейросеанс, — я отключился от терминала и долго сидел в неудобном кресле, глядя в темноту на экране.
— Ты уже здесь или еще там? — послышался знакомый голос за спиной.
Я обернулся.
Первый пилот плавно проплыл по рубке и забрался в кресло рядом со мной.
— Ты как? — спросил он. — Домой еще не хочется?
— Домой? — Дом теперь представлялся мне бледным голубым огоньком — миражом покинутой планеты, тонущей в закручивающейся вихрями космической темноте. — Может, и хотелось бы… Если бы меня кто–то ждал…
Пилот устало сожмурил глаза.
— Хреново, — сказал он. — Впрочем, меня тоже. С этой работой, знаешь ли…
— А это какой твой полет?
— Двенадцатый. К Меркурию, правда, только пятый. Раньше в основном к Марсу.
— Только двенадцатый? — удивился я. — Или это в качестве пилота?
— Нет. — Голос у пилота был немного обиженным. — Вообще двенадцатый полет. А думаешь, это мало по нынешним временам? Сам вот протяни, как я, двенадцать рейсов! Если не дослужишься до первого пилота, можешь сам себя на пенсию списать.
— Извини. Я не думал, что все так быстро происходит.
— Да как быстро… — Пилот почесал редеющие волосы на затылке. — У меня и больше года бывали перерывы между полетами. Представь себе отпуск длиною в год! — Он весело подмигнул мне, но тут же погрустнел. — Хотя, признаться, это на самом деле не так уж и классно.
— Наверное, можно придумать себе какое–нибудь занятие.
— Да, пустые пивные бутылки собирать, — прыснул пилот. — Или марки. Один шут.
Он включил диагностический режим, и на иллюминаторе над нами высветилась трехмерная схема корабля.
— Что бы ты ни придумал, — сказал пилот, глядя на экран, — все равно потом скучаешь по этой малышке. Кстати, — он повернулся ко мне, — с твоего разряда могут повысить после двух или трех рейсов.
— И как это происходит? Кого–то переводят в другой экипаж? Меняются местами?
— Когда как. — Пилот отключил диагностический экран. — Команды часто меняются, кого–то переводят, а кто–то и сам… Раньше, еще до Венеры, пытались держать стабильные команды — типа это полезно, когда по две–три недели торчишь с людьми в консервной банке, но потом стало не до таких мелочей.
В рубке было прохладно — или же меня бил озноб от волнения, — а
