Наши коллеги сидели в креслах, откинув назад безвольные головы. Их глаза были открыты и слепо смотрели в невозмутимую черноту на экранах. На секунду мне показалось, что я нахожусь в морге.
— А по поводу Венеры… — начал я. — У тебя было хоть раз… Вы когда–нибудь встречались с их кораблями?
— С сепаратистами? — Пилот приподнял бровь. — Нет, бог миловал. Хотя, по теории вероятности… Сколько там было? — Пилот сощурился, вспоминая. — Вероятность столкнуться с их кораблем по текущему маршруту шесть и два, что ли. Кстати, если лететь до Марса, то меньше. Вот сам и считай, короче. Когда–нибудь ты их встретишь. Если, конечно, будешь и дальше летать.
— И что тогда?
— А шут его знает, что тогда! В конце концов все там будем. Нам–то еще что! А представь, каково на патрулях? Ты можешь уничтожить планету, нажав на кнопку.
Пилот демонстративно ткнул в какой–то тумблер на панели.
— Раз, и все! И нету Венеры. Или Земли.
— Они же не для этого…
— А для чего? Шут его знает, что у них там. Вот представь себе… — Пилот повернулся ко мне и возбужденно потряс руками. — Десять, пятнадцать кораблей, каждый из которых способен за пару секунд уничтожить планету! И это у нас. А еще сепаратисты. Там шут разберет, сколько у них кораблей на самом деле.
— Это точно, — согласился я.
— Только вот это не имеет значения. Три или триста три. Просто нажать на кнопку.
У пилота сработал сигнализатор, он прижал палец к уху, а через секунду уже плыл по рубке к открытому люку в коридор.
Я остался один.
Просто нажать на кнопку.
Я посмотрел на приборную панель. Перед триптихом нейроинтерфейса поблескивали грубые тумблеры — включение диагностики, аварийного режима, экстренный выход из нейросеанса…
Моя рука непроизвольно потянулась к активации экстренного выхода, но я вовремя остановился.
Иллюминаторы в рубке заливала темнота.
32
Через час одну из пассажирок стало тошнить. Рвало ее дважды, и липкие комки непереваренной суспензии разлетелись по всему отсеку.
Заниматься этим поручили, разумеется, мне.
Я барахтался в вытянутом, подобно аэродинамической трубе, пассажирском отсеке — как студент, который впервые в жизни явился на предполетную подготовку и оказался в герметичной камере, где старательно воссоздается невесомость. Я хватался за поскрипывающие клетки сидений и перевернутые лестницы в стенах, пытаясь поймать вакуумной трубкой проплывающие мимо комки белесой рвоты.
Женщина, которую стошнило, принялась извиняться.
— Вы знаете, — говорила она, — мне все время кажется, что мы плывем по морю и что все вокруг качается, как на корабле. Извините, я… — она попыталась улыбнуться; лицо ее было бледным, и глубокие морщины вокруг глаз напоминали трещины на восковой маске, — я никогда не любила плавать на кораблях.
— Я тоже, — зачем–то сказал я.
— Ох, вы знаете, все это так… — продолжила женщина и резко замолчала, уставившись перед собой — наверняка ее снова начало тошнить.
Я собирал рвоту.
Другие пассажиры молчали и пристально следили за мной — как заключенные на охранника, который совершает регулярный обход. Я ненароком задел кого–то ногой, торопливо извинился и, потеряв на секунду ориентацию, ударился о стену затылком.
Мне почудилось, что пассажирский отсек и правда покачивается, как во время шторма на корабле, — он мягко проседал, проваливаясь в пустоту, и поднимался вновь, заваливаясь в сторону открытого проема в коридор, словно волны космического света пытались перевернуть нас, поменяв местами пол с потолком.
Я продолжал думать так, как будто мы на Земле, как будто на нас действует сила тяжести, а болезненная вялость и бесплотность тела — лишь странная фантазия, морок, вызванный постоянными нейросеансами.
Я поймал последний комок рвоты, и у меня закружилась голова. Мне захотелось поскорее выбраться из пассажирского отсека — я был уверен, что там, из–за этих четырех измученных людей, тела которых методично бьет электрошоком, действуют особые законы физики и начинается невозможная морская качка, вызывающая обморочную одурь и тошноту.
Я направлялся к выходу из отсека, когда кто–то осторожно коснулся меня рукой.
— Спасибо, — сказала женщина, — и извините, я… Я понимаю, что вы не должны этим заниматься, что у вас другие обязанности, но из–за меня…
Я собирался пошутить, что числюсь на корабле стюардессой и собирать комки плавающей рвоты есть мой прямой и непосредственный долг, но едва я открыл рот, как сигнализатор в ухе раздраженно заверещал, ударив током в барабанную перепонку.
Я замер, хотя должен был стремительно нырнуть в открытый люк. Сердцебиение тут же участилось, и мне потребовалось время, чтобы прийти в себя. Сигнализатор снова истерично завопил, и я дернулся, чересчур сильно оттолкнувшись от клетки.
— Что–то произошло? — крикнула мне вслед женщина, но я не ответил.
Я вылетел в коридор. Послышался странный звук, похожий то ли на шелест, то ли на мягкую ритмичную дробь — корабль снаружи обдало мощной струей разогнанного до сотен километров в секунду песка.
Все были в рубке.
Трое операторов сидели перед включенными терминалами, болезненно запрокинув головы, а первый пилот устало позевывал и протирал пальцами глаза, как спросонок.
Услышав меня, он обернулся.
— Опаздываешь.
— Извини. А что было–то? Я слышал…
— Метеориты.
— Что?
Я завис над терминалом, уставившись на первого пилота.
— Облако пыли, мелкие твердые объекты диаметром до… — Пилот взглянул на экран. — Да шут с ним! Короче, сенсоры их не засекли, и защиту мы включить не успели. Бывает такое, даже в нейролинке. — Пилот осклабился и подмигнул мне — правда, это быстрое подергивание века легко сошло бы за нервный тик. — В любом случае, повреждения минимальны.
Но я не мог избавиться от ощущения, что
