Она вылезала из кокона, нетерпеливо сбрасывая его ногами, зависая на мгновения в воздухе над сверкающим полом — пытаясь выбраться из липкого амниона, который приставал к ее телу, не отпускал, притягивал назад.
— Не могу поверить, что мы с тобой… — начал я, но не договорил.
— Что?
Лида сбросила с себя кокон и поплыла в отсеке, раскинув руки — забыв, что голову ее сжимают наушники, не пропускающие звук.
Я показал пальцем на ухо. Лида виновато улыбнулась.
— Ты как себя чувствуешь? — спросил я.
— Не очень. А у нас с тобой смена караула? Тоже решил поспать?
— Да нет. Не знаю. Нельзя же все время спать.
Лида подалась вперед, рассекая невидимые волны.
— Ах вот как! Значит, я все время сплю?
— Сейчас ты не спишь.
Лида приблизилась ко мне и схватила за руку; нас, как течением, понесло к открытому люку.
— Сколько там еще осталось? — спросила Лида. — Когда дрейф?
— Через пять часов.
— Так долго! «Атрей» летел быстрее, но я… — Лида задумалась. — Я чувствовала себя лучше.
— Это пройдет.
— Конечно, через пять часов. А потом полтора месяца без остановок. А потом…
Я схватился рукой за поручень над люком, и мы зависли в проеме — между кубриком и коридором.
— Хватит жаловаться, — сказал я и поцеловал ее в губы.
Лицо Лиды слегка опухло от невесомости, а щеки болезненно раскраснелись.
Она вернула мне поцелуй и вдруг нахмурилась.
— А что ты говорил тогда? — спросила Лида.
— Тогда — это когда?
— Ну, когда я не слышала.
— А. Ну, тогда…
13
Мне оставалось лишь ждать.
Я лежал, повернувшись к стене, сжимая ноющую рану на плече. Синтетическая ткань пропиталась кровью. В комнате не горел свет. Камера наблюдения — я не видел, но чувствовал ее электрический взгляд спиной — следила за мной в темноте.
Я боялся, что усну.
Во сне я мог повернуться, лечь на спину, показать неусыпному объективу камеры окровавленный рукав, и тогда все мучения оказались бы напрасны. Темнота и слабость затягивали, несколько раз я едва не провалился в сон и, придя в себя, сильно, до боли, стискивал рассеченное плечо. Только боль удерживала на поверхности, не давала потерять сознание.
А потом включился свет.
12
Перед началом дрейфа все собрались в рубке. Я по привычке ожидал от первого пилота напутственную речь или парочку скоромных шуток, но тот молча подключился со штурманом к нейроинтерфейсу и уродливо застыл в кресле, вылупив глаза и широко разинув кривозубый рот.
Мы сидели в давящей тишине.
Режим диагностики активировался до того, как пилот вернулся из анабиоза. На экране высветилась схема корабля и стали последовательно, точно секунды, загораться зеленые огоньки — «проверка прошла», «проверка прошла»…
Первый пилот потер ладонью взопревший лоб.
Я повернулся к Лиде. Она улыбнулась, сложила вместе ладони, как при молитве, и склонила голову, прикрыв глаза. Спать.
Я с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться.
Первый пилот собирался о чем–то сказать — он взволнованно вздохнул и приоткрыл рот, — но замер, уставившись в терминал, словно за мгновение у него онемели все нервы. Штурман устало качнул головой, скорчился над приборами, коснулся пальцем кнопки, и все вокруг разошлось волнами, как мираж, а я понял, что кнопка еще не нажата палец штурмана по–прежнему тянется к ней — медленно, через силу, и движение это застывает в плотном химическом воздухе.
Я понятия не имел, что происходит.
— Вот и все, — сказал первый пилот. — Мы в дрейфе. Все системы работают нормально.
— Что ж, в таком случае мы свободны? — спросила Лида.
— Да, — сказал пилот. — Первое дежурство. Вы и вы.
Он быстро взглянул на меня и на штурмана. По отсеку вновь прошла стремительная волна, и лица моих коллег на мгновение расплылись, как отражения в воде.
— А что… — начал я.
— Что? — не понял первый пилот.
— Вы не почувствовали? Какой–то толчок?
— Да нет, ничего такого. Диагностика прошла успешно, маршевый благополучно выведен из цикла.
«Выведен из цикла» — я даже не смог вспомнить, чтобы кто–нибудь так говорил. Мне захотелось спросить первого пилота, сколько он летал.
— Мне кажется, я тоже что–то почувствовала, — вмешалась Лида. — Трудно объяснить. Почти неуловимое.
— Это старый корабль, — послышался чей–то голос.
— Это не обнадеживает, — сказал я.
— Диагностика, — сказал пилот.
Мы сидели, уставившись в экран, на котором высвечивались результаты проверки систем корабля.
— Давайте еще раз, — предложила Лида. — Полная диагностика. Это ведь вполне соответствует инструкциям? — добавила она, улыбнувшись.
Первый пилот нервно заерзал в кресле.
— Так. Проведем повторно. Но кто–то должен подключиться. Вы и вы.
Пилот указал на меня пальцем.
— Я бы предложил сначала провести диагностику, прежде чем подключаться, — отозвался штурман. — Вроде так полагается, нет?
Пилот состроил недовольную гримасу.
— Ладно. Будет по–вашему. Диагностика.
На секунду я закрыл глаза. Я чувствовал беспричинное недомогание, суставы ломило, а гортань горела, как при горловой чахотке. Это было похоже на внезапную кессонную болезнь, вызванную отключением маршевого двигателя.
Я попытался расслабиться — и сразу же сигнализатор в ухе завибрировал. Череп пробуравил нервный писк.
— Что такое? Черт! — крикнул я. — Какая–то ошибка?
— Это автоматически, — ответил первый пилот, не оборачиваясь.
Сигнализатор опять сработал, и я застонал, прижав ладонь к уху. Я бы не удивился, если бы между
