– Чего такая бука? – смеялся отец, подтрунивая над младшей.
Ши сильнее куталась в огромный дождевик, похожая не на отца даже, на какого-то синекожего карлика из радиоспектакля про Марс.
– Не забудьте корзину, – закричала нам мама. Мы с Эни переглянулись. Назвать эту пластиковую торбу корзиной ни у кого из нас язык бы не повернулся.
– Во хрень, – рассмеялся я, но Эни меня не поддержала. Последние дни ходила она грустная и даже плакала тайком. Небось, сохла по какому-нибудь красавчику-торговцу. Жаль, они укатили так внезапно, собрались в одночасье и растворились в ночи.
Поселок дышал полной грудью.
Трое мальчишек тащили куда-то вязанку сгоревших колес, у одного на плече лежал самый настоящий спиннинг, я аж присвистнул от удивления.
– Не завидуй, – заметил отец, – мы и своими рогулями воооооот таких зверей наловим.
Подмигнул мне. Я выкинул спиннинг из головы, заспешил, подпрыгивая, за тачкой. Отец вез маму неспешно, обходил трещины в бетоне, свистел какой-то мотив.
– Это из шоу… этого?
– Джесопа. Нормана Джесопа.
– Такой смешной старик с банджо?
– Да.
– Ты знаешь, что он – герой войны?
– Врешь.
– Чистая правда. Я воевал с ним рядом. А как этот Джесоп водил танк! Загляденье.
Я с обожанием посмотрел на отца. Какой он высокий и сильный, как уверенно везет маму, бережет и заботится о нас. Ничего, что у него нет половины пальца. Оторвало взрывчаткой, он – сапер, поворачивал реки, пускал под откос вражеские поезда, спасал добрых людей.
Со стороны индейцев курил дымок, обычно они поднимались к сумеркам, солнце сжигало нежную их кожу, заставляло вываливаться и кипеть глаза. Бедные индейцы. Сидят, наверное, в самом большом типи и передают по кругу трубку мира. Я прислушался к глухим ударам бубна. Провожают кого-то на Ту Сторону.
– Скорее уж тянут назад. – Я чуть не подпрыгнул. Ненавижу, когда Ши так подкрадывается. Мы шли небыстро, но ей все равно приходилось бежать за нами.
– Точно не хочешь к маме? – обернулся отец. Ши гневно отвергла его предложение и припустила вперед.
Мы вышли на разрушенный мост.
Гигантским обломленным пальцем указывал он на ту сторону равнины. Когда-то здесь шли восемь полос оживленного движения. Под нами зияли триста футов абсолютной пустоты. Белая гуашь тумана скрывала дно расщелины.
Мы расстелили одеяло, придавили по бокам кусками бетона, раскрыли пластиковый короб.
– Руки, молодые люди, – мама никогда не забывала о приличиях и гигиене. – Джек, ты ковырялся в грязи или мазуте?
– Маааа. – Я обтер чумазые ладони о штаны.
– Лучше, но не заставляй…
– Ну, хватит. – Отец начал выгружать на одеяло еду. У меня симфонически забурчало брюхо. Все рассмеялись. Корзина обещала пиршество: огромный тушкан, фаршированный водяной ягодой и запеченный в углях, дикая черемша, фляга сбродившего молока для взрослых – я с надеждой отнес себя к взрослым – и мятая банка, таившая в себе невероятное приключение. Каша, бобы или сгущенное молоко.
Начали с тушкана.
– Всегда, – вещала с набитым ртом мама, подкрепляя слова рукой с зажатой косточкой, дирижировала нашим чавканьем, – надо начинать с мяса. Тяжелая. Грубая. Основная еда.
Черемшу жевали, глядя, как зеленые густые лучи пробиваются сквозь тучи и красят равнину во все оттенки салата, изумруда и ультрамарина.
– Могли бы жить в том волшебном краю. – Все взгляды ползали по стране, начинавшейся по ту сторону моста. Мама мечтательно вздохнула и отерла губы. Отец похлопал ее по руке и сбросил хвостик черемши вниз. Мы следили за ним, пока он не исчез. Я блаженно откинулся на одеяло и смотрел вверх. Солнце плавало в бульоне облаков, круглобокая потусторонняя рыба.
– Мы могли бы уехать. – Отец всегда предлагал искать счастья в другом краю.
– Или остаться, – тихо, но твердо сказала Ши, ее знобило, она вообще всегда мерзла, куталась в чудовищный свитер с множеством дыр и прорех, сидела, глубоко надвинув капюшон. Младшая не любила солнце, почти как индейцы. Другие дети звали ее Мокрицей, в глаза за такое можно было и получить, но от правды никуда не деться – лучше всего ей было под землей, она изучила все ходы и выходы в местной канализации, если кто терял собаку или младенца, шли к ней. Ши всегда отыскивала пропажу. Пусть не всегда живую.
Мы жили в суровом крае. Смерть качала каждую колыбель.
– Ты мог бы уйти, – пролепетала Эни, ни на кого не глядя, но обращаясь ко мне, – ты уже взрослый. Завел бы девушку, детей.
– Куда я от вас? – Счастье перехватывало дыхание, подлинное принятие, любовь.
– Без нас, – поправил отец. – Никуда.
Он крепко, по-мужски сжал мне плечо, и я понял – отец мной гордится. Признание теплом разлилось по груди. Я поморщился, что-то кольнуло в сердце.
– Мы – семья, везде вместе. – Отец обнимал маму за плечи, мы с Ши лежали по бокам, и только Эни сидела поодаль. Ревнует она, что ли?
– Смотрите, – мама показала на небесную реку, солнце, лохматое, грозное, показалось в разрыве облаков, – загадывайте желание, скорей!
Солнце висело прямо перед нами, протяни руку, отломи кусок, сделай солнце своей частью, мы встали, я задыхался от чувства невероятной важности, нечто подобное я испытал, приняв на руки новорожденную Ши.
В расщелине у наших ног закипел туман, откликаясь на приказ своего властелина, он бугрился и восставал навстречу солнцу, мы застыли, молчание натянуло струну, и та дрожала, волнуясь.
«Сейчас произойдет нечто особенное, – убеждало меня сердце, – сейчас ты прозреешь! Поймешь! Вспоминай! – Я морщился, оглядывался на родных, но те стояли неподвижно. – Вспоминай!»
Солнце нахмурилось и обрушилось за горизонт.
Облака покрылись радужной дымкой, она полировала тени, заполняла собой лощины и впадины, тонировала более темные пятна сначала пеплом, а потом и густым киселем тумана.
– Совсем скоро стемнеет, – очнулся отец, – собираемся домой.
Мы катили по стране пробуждающейся ночи, спешили наперегонки с ее сумрачными конями, звучали ее охотничьи рожки, из нор, пещер, шкафов, из-под кроватей выходили ее полночные слуги.
Внезапно отец встал как вкопанный. Мама вскрикнула, ей больно отдало в ногу.
– Завтра идем на рыбалку. – Отец смотрел остановившимся взглядом перед собой, не сразу сообразил, что он обращается ко мне. – Черви за тобой.
– Я уже накопала, – хихикнула Ши, и все рассмеялись, какая ловкая и смелая получилась у нас сестренка.
Не смеялась только Эни. Она смотрела мне в спину, кожа чесалась от этого взгляда, но я не знал, что ей сказать.
Мы успели домой до луны.
Говорят, ее можно отвадить, если выстрелить прямо в глаз.
Еще четверть часа шушукались и болтали, укладываясь. Мы уснули без снов. В нашей семье смотреть их было запрещено.
31. Рыбаки
Разбудили меня теплые руки Эни, она тормошила, не позволяя ускользнуть в теплые воды сна.
– Тебе надо бежать, – горячо шептала мне на ухо, а я морщился. Казалось, какая-то многоножка щекочет мне шею.
Она была упорной, средняя моя сестра Эни, она щипала и дергала меня. Я немного пришел в себя, мутный, как после браги. В голове сталкивались две картинки: мать расчесывает волосы Эни, мы с семьей
