– Где сон? Это было на самом деле?
Эни села напротив, глаза у нее покраснели и высохли. За ночь моя сестра постарела на десяток лет. Голову ее покрывал платок.
– Там, – потянулся я.
Эни отдернулась:
– Не тронь!
У трейлера не было одной стены, я лежал у самого песка. Неподалеку отец распутывал снасти. Работал ровно, механически, не подпевал себе, не гудел, чик-чик, заводной балаганчик.
– Это было? – Я вспомнил, как люди уносили маму в ночь. – Где она?
Эни мотнула головой мне за спину.
Мама спала, отвернувшись к стене. Как в тот раз. Поджав здоровую ногу. Я попытался сфокусировать взгляд. Дышит фургон ей в такт?
– Она спит.
– Она – дьявол, – прошептала Эни, – и я тоже.
– Брось. – Я попытался ее коснуться. – Мы – семья.
Эни опять отшатнулась, медленно стянула платок. Голова ее, абсолютно лысая, заросшая струпьями, ужасала.
– Мертвый. – Эни еще дралась, раздувала ноздри, ненавидела. – Он.
Отец закончил со снастями и пошел в нашу сторону.
– А я? – вспомнил коровий череп.
– Черви, – проскрипел отец, подходя к приемнику. – Накопал червей?
Мертвый эфир разбудил звуки. Порченый, сгнивший человек слушал белый шум. Искал в нем ответы.
– Ты же понимаешь, что эту пустоту может закрыть только очень сильная ненависть? Или страх? – спросил он радио.
– Нет, – помотал головой я.
– Поторопился ты со стеклом.
Я молчал. Гнилой крутил верньеры радиоприемника, тот едва слышно шипел. Гнилой замирал и прислушивался.
– А вот это одобряю! – хлопал он по крышке радио, и белый шум вскидывался, становился бодрее, но потом опадал, сливался с шумом внешнего мира.
Гнилому не нужны были новости. Он слышал их в своей голове.
– Пойдем. – Отец встал и, не дожидаясь меня, пошел за удочками.
Я вышел следом.
– Он тебя убьет. – Мы одинаково подняли взгляды на край чаши, песок скрывал от нас озеро.
– Здесь нет никакой рыбы. – Эни цеплялась за рукав, слезы лились без остановки, но голос не дрожал. Я вспомнил, как стреляла наша мать. Эни из одного с ней теста. Они справятся. С чем справятся? С собой.
– А что мы едим?
– Ты сам знаешь что! Мы едим тех, кто выжил!
Я подумал, как хорошо, что Эни никого не убивала. А потом вспомнил: это моя сестра, она живет со мной, нашим мертвым отцом и сестрой, которую он зачал после собственной смерти.
– Не ходи с ним! Беги!
– Вот уж дудки.
– Ты больше не волшебный.
Я не стал ее расстраивать, яд растекался по телу, требуя выплеснуться, спалить мир. Но сильнее прочего он гнал меня наверх. Яд решимости. Яд перелома.
Отец вернулся к фургону и молча начал карабкаться по склону, рыболовные снасти тянулись позади, как выпавшие внутренности.
– Я скоро, – и стал подниматься за ним, ступая след в след.
– Ты не вернешься! – Крик поддержал мою спину, когда я качнулся и едва не сверзился вниз.
Я не стал оборачиваться.
Я видел озеро.
Идеально круглое, будто воронка от ядерного взрыва.
– Что написать на твоей могиле? – От крика Эни треснуло небо. – Апач?
– Нет, Мормо… – Ветер выхватил у меня изо рта последний звук и унес, болтая им, как вырванным языком.
Я пробил горизонт и пошел, глубоко загребая песок рваными ботинками. Как тогда, в Андратти, когда Эни с матерью тащили меня к трейлеру.
Отец ждал меня у лодки.
III. Мост через Совиный ручей
Я расскажу вам о любви и ненависти.
Я расскажу вам о добре и его бессилии.
Я расскажу вам о смерти.
Отец взял ружье, прицелился. Он так долго целился, что волк успел убежать. Бетти видела, как зверь прыжками, по грудь в снегу, удаляется по склону и скрывается в ельнике.
Отец опустил ружье.
– Ты не хотел убивать его? – спросила Бетти.
– Пошли домой. Мама ждет.
По дороге, на повороте к Уолтону, им встретился индеец-навахо. Он сидел на мерзлой обочине, завернувшись в зеленое старое пончо, в снегу, и в первый момент Бетти подумала, что он отморозит себе ноги, но потом увидела, что ног у индейца нет. Индеец сидел на деревянной площадке. Отец слез с лошади и наставил на калеку винтовку.
– Я был скаутом. У капитана Уитмена, – сказал индеец.
Отец покачал головой, но винтовку не опустил.
– Оружие есть?
– Нет.
– А что здесь делаешь?
– Ничего.
– Ничего?
– Моя лошадь убежала.
По снегу уходили в сторону следы копыт и длинный извилистый след волокуши.
– Как это случилось? – спросил отец.
Индеец пожал плечами:
– Наверное, почуяла волка. Я упал.
Отец помедлил, широко расставив ноги. Опустил винтовку. Бетти видела, как перекатываются желваки на его щеках.
– Помочь ее поймать? – Голос отца звучал глухо.
Индеец покачал головой.
– Не замерзнешь тут?
– Нет.
На мгновение Бетти показалось, что индеец хочет что-то еще спросить или сообщить, в его близко посаженных глазах мелькнуло… Но отец упрямо дернул головой, и индеец промолчал. Глаза его погасли.
– Может, он хотел что-то узнать? – спросила Бетти позже. Отец молчал. Они ехали долго, в тишине, потом отец слез с коня и пошел рядом, держась за стремя, а снег похрустывал, словно рассуждая о чем-то своем.
– Виски, вот что на самом деле их интересует, – сказал отец невпопад. И Бетти подумала, что на самом деле отец индейцу не поверил, но не до конца не поверил, а осталось что-то, что его беспокоило. Точно в словах индейца, в том, как он сидел и говорил, была все же частичка правды. Или отец чувствовал, что пропустил нечто важное. Какой-то знак. Только, подумала вдруг Бетти, разве Господь будет говорить через индейца?
От этой мысли ей стало неуютно, и затылок сжало, словно придавило льдинкой.
Отец остановился. Бетти посмотрела в его застывшее лицо, потом сказала:
– Па…
– Я кое-что забыл.
– Па…
– Жди здесь.
Он взял винтовку и патронташ, закинул на плечо и двинулся обратно, к перекрестку.
Бетти смотрела ему вслед.
Я все думаю, почему отец тогда вернулся. Оставил меня брести с лошадью, а сам вернулся назад, по следам. К перекрестку на Уолтон.
Я думаю, он хотел помочь индейцу.
Я стояла по колено в снегу и ждала его. Лошадь переступала с ноги на ногу. Становилось все холоднее. Я не знаю отчего. Когда стемнело, я перестала различать собственные руки, что лежали на шее Дюка.
Я видела только силуэты, более темные, чем окружающая темнота, а потом и силуэты перестала различать, словно ослепла. В наших краях бывает погода, когда тучи надвигаются и темно даже днем. А несколько раз приходили ураганы и ослепшие воронки сосали землю и уносили с собой все: лошадей, посуду, копну сена и деревянные вилы, бутылки и пару собак.
А сейчас урагана не было, но я чувствовала себя словно внутри гигантской темной воронки.
Я начала замерзать. Холод подкрадывался, черный и безликий, он был везде.
– Бетти.
Я чуть не подпрыгнула на месте. Так мне стало страшно и жутко, что едва не умерла там, где стояла.
– Бетти, это я.
Я даже не сразу поняла, что это голос отца. Лошадь шарахнулась, видимо, мой испуг передался ей.
– Все хорошо.
В следующий момент отец шагнул ко мне. Я почувствовала, как от него пахнет холодом. И еще чем-то. Каким-то ледяным странным запахом, который одновременно был сладким и даже приятным, и
