В другой раз он пришел с крючком в губе. Вот как это может быть?
Сказал, что на рыбалке оступился. Я стащила у отца кусачки и срезала крючок. Только никакая это не случайность. Я по глазам видела, что Джеку это не просто так прилетело. А снять сам он не мог, у него все руки были изрезаны. Распухли, красные, неловкие. Джек держал их в ледяной воде, а потом они не гнулись. Рубаха вся в кровище. Я заставила его снять рубаху, пошла к ручью. Застирала рубаху, сижу, тру камнем. Кровь только холодной водой отмыть можно. Руки уже онемели. Потом смотрю, по воде уплывает розовое пятно. То есть одно мгновение было – и все, растворилось. Но я все равно увидела. И что-то меня словно ударило.
И я как зареву. Как дура. Сижу над ручьем, нос красный, сопли в три ручья, а сама тру и тру. И реву.
Не знаю, что это было. Боже, если ты смотришь. Сделай что-нибудь. Сделай, ты же можешь. На милость твою уповаю.
А мать Джека я несколько раз видела издалека. Вроде она индианка, смотрит молча, равнодушно, потом уходит в дом. Джек не похож на индейца, скорее на отца – такой же белобрысый. Только глаза темные, как у матери. Я как-то спросила про мать, он только зубы сжал и головой мотнул.
Однажды мать Джека зашла к нам по какой-то надобности. Кукурузной муки попросить или масла, не знаю. Я в это время во дворе сидела, задумалась, тут мать меня и увидала.
И как закричит:
– Не сиди как скво! – Я ноги-то и подобрала и села прямо, как леди. А мать Джека вздрогнула и пошла быстрее. Тут-то я и поняла, что она понимает по-английски. Ей-ей, понимает.
Я вот снова представила, как вырасту и поеду в Новый Орлеан. И как буду сидеть в экипаже, а джентльмены будут снимать шляпы и кланяться.
И мне как-то легче, что ли. Там даже вежливой не нужно быть.
* * *Не было дня, чтобы я не думала о самоубийстве.
Интересно. Это началось с похорон отца.
Я словно немного со стороны наблюдаю сейчас за собой. Не вмешиваясь.
Сегодня почему-то эта тяга очень сильна. Сильна как никогда. Тяга сильна никогда.
Хочется наконец закончить эту тягомотину. Эту жизнь.
Это приключение без желания и конца.
Только Бог говорит: нельзя.
Он вообще любит запрещать все веселое.
Ничего. Ничего.
* * *Бетти прошла по краю перил и прыгнула вперед. Перед ней раскинулась, словно в один необычный растянутый миг, вся гладь реки.
Веревка натянулась.
* * *Может, в какой-то момент они расслабились. Мормон и Джек. И уже не так внимательно смотрели на восток.
Может, счастье заполнило их без остатка, так, что даже места ни для чего другого не осталось.
Я проснулась, как от толчка. Точно кто-то ткнул меня острым локтем в ребра.
Вставай, Бетти.
Почему-то я сразу поняла, что беда нас наконец настигла. Вчера я долго маялась, не находила себе места, тоска тянула душу, мать даже накричала на меня, потому что я ходила туда-сюда, как слепая, и все роняла. Она закричала на меня, а потом поймала мой взгляд и осеклась. И больше не кричала.
Потом даже плеснула мне виски в молоко. Но даже молоко с виски меня не согрело. А только чуть притупило тревогу, словно я смотрела на себя со стороны.
Я не знаю, что это было. Просто ныло и ныло в животе, словно я что-то важное забыла.
А вот сегодня я проснулась с чувством большой беды. Только еще не знала какой.
Какой беды.
Какой.
Сердце сжалось так, что я совсем не могла дышать. Я заставила себя встать и сидеть, дыша – раз, другой, третий, пока дыхание не восстановилось. Нет, это всего лишь кажется. Ничего плохого не происходит…
А потом раздался стук в дверь.
* * *Джек всегда держит слово. В это утро он встал пораньше и пошел на смотровое место. И держал караул.
И увидел их. Пришельцев.
– Люди, – сказал Джек, когда мы открыли дверь. Мормон из-за холодов спал не в конюшне, а в доме. Я с неудовольствием отметила, что он пришел откуда-то со стороны маминой кровати.
Хотя я видела их с Джеком. Это ничего не значит. Ерунда.
– Люди с востока, – повторил Джек. – Один, кажется, однорукий. Но точно не видел.
Мормон помедлил и кивнул. Хорошо.
– Тебе надо уезжать, – сказал Джек. – Они совсем рядом. Хорошо, что мне сегодня не спалось.
Тревога. «Сегодня я проснулась с чувством беды». Видимо, не только я.
– Скоро они будут здесь. Я бежал изо всех сил, но они на лошадях. Хороших лошадях.
Мормон опять кивнул.
– Тебе надо уехать, – сказал Джек твердо. – Да, сэр. Уезжайте. Уходите. Бегите.
Мормон медлил.
– Мормон, уходи, – сказал Джек умоляюще. – Ну же! Они тебя найдут.
Мормон сгорбился. Он стоял такой огромный черный великан, в черном своем длинном пальто, в черной круглой шляпе. С лицом каменным и жестким, как воздаяние божье, как кара его.
Он стоял и не уходил.
Он качнулся на своих длинных ногах вперед-назад. Его ноги были словно тени на земле в полдень – длинные, тонкие, вытянутые.
И он качался туда-сюда.
– Уходи, Мормон.
Он не ушел. Он сказал:
– Нет.
Я не думаю, что у некоторых людей есть совесть. У некоторых людей даже страха божьего нет. Словно они собираются жить вечно.
Мормон был не такой. Он стоял, потом дернулся. Потом еще раз качнулся.
Я не знала, что в нем происходит.
Мне почему-то казалось, что в нем застряла кость – вроде той, что мы видели с Джеком. Гигантская лопатка неведомого животного, про которого никто не знает, где он жил, чем питался и даже как выглядел.
Может, Мормон пытался вспомнить, какое он животное на самом деле. Он давно это забыл, а тут пытался вспомнить. Нащупать и на ощупь определить по единственной уцелевшей лопатке и нескольким мелким костям.
Мормон качнулся еще раз и пошел обратно.
Ступая жестко и прицельно, словно вгонял каблуки, как пули в землю.
Ад на земле.
Ад на небе. Я видела, как тучи быстро набежали, небо потемнело, и словно часть его – там, над горами – провалилась в ничто. Чернота.
* * *Моя мама иногда читала мне книжку, но это без толку. Я вообще бестолковая, даже не знаю, как буду ехать в экипаже в Новом Орлеане такая. Нет от меня толку. Так и помру дурой. Читать я более-менее научилась, но к книгам меня не тянуло. Мне вообще все это казалось призрачным и потусторонним. Кому нужна эта грамота?
Вот Джек не умеет читать. Отец его бьет. Если бы Джек умел читать, отец бы все равно его бил.
Тогда какой толк от этого чтения? Скажите мне, а?!
Так
