– Ну, вы и редиски, – без особой злобы, скорее с сожалением изрек Михалыч. – Это сейчас я добрый. А тогда был не очень. Не пойди весь мир в расход в тот день… знаете, что было бы?
– Что? – хором спросили бывший горный мастер и бывший охранник.
– Я бы раздавил пол-литра, выцепил бы одного из вас и дал в бубен как следует. И загремел бы опять на кичу.
– Ну ты, блин, вообще, – произнес Лыков с неприязнью. – Отмороженный. Миллиарды людей погибли, а он помнит, как его на четыре тысячи оштрафовали.
– Да я же по-доброму, – усмехнулся Сиделец щербатой улыбкой. – Чисто так вспомнить. Вот жисть как повернулась.
Он сделал большой глоток из фляжки с очень крепким чаем без сахара.
Следующий час разговор не клеился. Сидели молча, жевали «тормозки», пили из фляг, и каждый вспоминал что-то свое.
– Вы как хотите, а я… отойду, – горный мастер поднялся на ноги и пошел по сбойке. Вскоре свет от его фонаря исчез, хотя отошел он недалеко. Видимо, там был поворот.
– А ты как думаешь, Михалыч, откуда твари взялись? – неожиданно спросил Лыков, когда они остались одни.
Тот лишь пожал плечами и сплюнул.
– А у меня есть идея. Тут было животноводческое хозяйство. Крупное. Когда на работу ехал на автобусе, ты запах не чуял? Свиньи там были, куры, даже индюки. Потом случилось «это». Люди погибли. Или сначала разбежались, а потом померли. Животные остались взаперти в загородках. А потом «это» попало им в воду и в корма.
– И они все выломились на волю и стали тварями? – вид у Сидельца был невозмутимый.
– Не все, конечно, – ответил охранник. – Ты про крысиного волка слышал? Это когда десять крыс в бочку сажали без жратвы и через несколько дней оставалась…
– Одна, – перебил его Михалыч. – Можешь не продолжать. Ты «зону» не топтал. В пресс-хату тебя не сажали. А «зона»… она школа жизни. Там вещи, которые в умных книжках написаны… на своей шкуре узнаешь. Кто человек, а кто фуфло.
Вдруг до них долетел крик боли и ужаса. Не сговариваясь, они схватили – охранник ружье, а Михалыч – недавно подобранный здесь же топор – и бросились по сбойке туда, откуда были слышны вопли, становящиеся все слабее и слабее.
Они опоздали. Метрах в двадцати от площадки в нише рядом с валяющимся на почве фонариком бывший горный мастер лежал в луже собственной крови.
– Наглушняк завалили, – просипел Михалыч.
Три существа размером с собаку, похожие на маленьких динозавров, деловито терзали труп, не обращая внимания на людей. Были они двуногие, с длинными голыми шеями и голенастыми ногами (каждая лапа имела три пальца, оканчивающиеся острыми когтями). Глаза их в темноте слегка фосфоресцировали. По-змеиному гибкие тела покрыты слипшимися перьями, а на головах имелся острый гребень и еще более острый клюв.
Горло у мертвеца было разорвано. Твари уже добрались до внутренностей, вырывали и глотали горячие куски. Громко хлопали короткие крылья. Они шипели, отталкивая друг друга.
С перекошенным лицом охранник схватился за ружье.
– Не надо, – остановил его шепот Михалыча. – Тут метан. Может рвануть. Ему уже не поможешь. Я их сам уделаю.
Он подошел вплотную и резким ударом топора сшиб голову одному зверю – самому мелкому. Или не зверю, а птице. Ударил фонтан крови, но Михалыч, не обратив на нее внимания, раскроил голову второму ударом сверху, почти разрубив череп пополам.
Третий, оставшись один, не попытался отступить, а пошел дуром на человека. И получил встречный удар, который сокрушил птице ребра и отбросил ее прочь. Дергающееся в конвульсиях, но еще живое создание добил Лыков прикладом.
– Вот такие пироги.
Михалыч очистил топор от крови и мозгов куском тряпки, глотнул из фляги и только после этого снизошел до объяснения:
– Это цыпы. Я их раньше встречал, когда ходил поверху. Они тупые и поодиночке не опасные. И я еще не видал, чтоб они под землей тихарились. Но этот сам виноват. Раззява.
Картина была яснее ясного – существа сидели в нише и набросились на человека разом, когда он неудачно их потревожил. Разорвали ему горло раньше, чем он успел сказать что-то осмысленное, кроме заполошного «а-а-а!».
Вернувшись на площадку, они присели на корточки и перевели дух. У мертвеца забрали только пистолет и крестик. Так уж повелось, что погибших «на деле» не возвращали в Убежище, а оставляли где есть.
Темнота сразу стала казаться опасной, хотя кругом стояла ватная тишина. Они сидели спина к спине, готовые встретить опасность с любой стороны. И вдруг Серега вскочил как ошпаренный и бросил полный подозрения взгляд на Михалыча.
– Ты же на него зуб имел. Как и на меня! Руки держи, чтоб я их видел! – он навел на Сидельца ружье. – Знал, что они здесь водятся, спецом нас сюда заманил, морда уголовная. Из-за старой обиды, да?
– Олень, – пробурчал Михалыч. – Хотел бы вас зажмурить, давно бы уже… не пером, так топором. А стрелять тут нельзя, я же сказал. Газ столько лет никто не откачивает. Стрельнешь – обоим хана.
– Это не факт, – не очень уверенно произнес Лыков. Но палец со спускового крючка убрал. – Может, и не…
Он не договорил – в ту же секунду Михалыч вырвал у него ружье и отбросил в сторону на деревянные мостки. Пистолет Макарова, который остался от горного мастера, забрал и сунул себе за ремень.
– Слушай меня, если хочешь жить. Бери вот это кайло и садись сюда, на ящик. Если не будешь ворон ловить, до заката продержимся. А там к машине рванем – и дома.
– Лезут! – вдруг заорал Серега.
И не соврал. Из темноты по конвейерному стволу на них поднималась целая вереница глаз, за которой угадывались силуэты десятков существ. Сплошная темная масса. Послышался скрип и клекот, и потянуло густым аммиачным запахом, какой бывает в птичнике.
Внезапно охранник вскочил, опрокинув ящик, и побежал вверх по ленте.
– Э! А ну стой, чепушило, – крикнул ему вслед Сиделец.
На секунду Серега остановился. Оглянулся на товарища. В его глазах был страх, и видно было, что до паники ему один шаг.
– Михалыч, родной! – голос его звучал так, будто он сейчас заплачет. – Я не хочу здесь подыхать. У тебя даже бабы нет, а у меня жена и дочка. Задержи маленько их, а я подгоню машину и за тобой вернусь. Честное слово!
– Ну ты и полупокер, – сплюнул Сиделец и перевел взгляд на приближающихся тварей. – Беги. Зяблики еще не уснули.
Но тот уже был далеко. Свет фонарика прыгал где-то вверху.
Матюгнувшись, Михалыч побрел за ним следом, хотя и не с такой прытью. Он следил, чтоб никто не подобрался к нему снизу, иногда для острастки замахиваясь топором.
Твари наступали медленно, но неумолимо, будто какая-то сила гнала их вверх из глубины.
А вот и устье, и выход на поверхность, где был
