В это время в госпитале появился дядя Миша, отвёл Марию Фёдоровну в сторону, о чём-то коротко переговорил с ней. Он был очень взволнован, и Филя на другой день узнал причину этого: дядя и учитель Валерий Петрович связались с партизанской бригадой Николая Васильева, которая занималась освобождением территорий от немецко-фашистских захватчиков в районе Старой Руссы.
– У нас будет свой отряд, – сказал Валерий Петрович, который не попал в армию из-за близорукости. – А задания мы будем получать непосредственно от их командования. Позже мы примкнём к их бригаде, а сейчас нам надо спасать раненых, переправлять их за линию фронта, тем более что фронт здесь, рядом. Иначе немцы отправят их в лагеря для военнопленных...
– Но так просто их не переправишь, – вздохнула Мария Фёдоровна, – надо хорошо подготовиться.
– Нужно обеспечить их документами, гражданской одеждой и некоторым продовольствием, – согласился Валерий Петрович.
Так был сформирован отряд, взрослым руководителем которого стал Валерий Петрович, а комиссаром – Филипп. Хотя его участники называли себя партизанами и в будущем намеревались уйти в партизаны, официально они именовались подпольной группой.
Клятва, которую приняли они – Филя, его сверстники и взрослые, состоявшие в отряде, – звучала так:
«Я, гражданин Великого Советского Союза, верный сын героического русского народа, клянусь, что не выпущу из рук оружия, пока последний фашистский гад на нашей земле не будет уничтожен.
За сожжённые города и сёла, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно.
Если же по своей слабости, трусости или по злой воле я нарушу эту свою присягу и предам интересы народа, пусть умру я позорной смертью от рук своих товарищей».
...В день принятия клятвы Филя сделал последнюю запись в своём дневнике: «Сейчас мне надо сделать так – гранату бросить под фашистский танк. Но вот закончится война – и я скажу: "Привет, Луна!"»
И сел писать письма бабушке и Ульяне.
«Дорогая моя бабушка, здравствуй!
Как ты? Как твоё здоровье? Сердце болит, когда вспоминаю о тебе и беспокоюсь... В июне собрался ехать к тебе, да тут известие – война... Мама вызвала меня обратно из Москвы телеграммой – она волновалась за меня, да и в госпитале было много дел.
Знаю, что ты теперь беспокоишься за нас ничуть не меньше, поэтому расскажу, как у нас идут дела. Немцы пришли в Новгород больше недели назад, установили свои порядки, но нас не трогают – так и работаем в больнице; правда, за нами лениво наблюдают. Дома у нас живёт совсем молодой солдат Ганс, мы общаемся – в основном по вечерам, за ужином, он уважает маму, ко мне относится по-товарищески.
Бабушка, родная, это больно, конечно, когда у тебя есть светлая мечта, когда ты влюблён, счастлив – а на твою землю приходит война, сметает и крушит всё на своём пути, ломает жизни, судьбы... Дело здесь не в самих солдатах, денщиках, офицерах, которые наводнили наш город – я каждый день вижу толпы этих людей, глядящих на тебя как на старого знакомого; дело в том зле, которое породило эту войну. И нам многое придётся сделать для победы в этой войне...
Мы с мамой будем здесь до первых холодов, потому как раненых много, а её никто заместить не может, да и неправильно это было бы... Как бы там ни было, мы и здесь вносим свой маленький вклад в предстоящую победу, потом расскажу тебе об этом. А сейчас прошу тебя: начни собираться в дорогу, не медли с этим, потому что враги могут нагрянуть в любой день; по радио я слышал, что они уже близко к вам... Мы не раз говорили об этой поездке, о том, как доберёмся до Краснодона и в январе, а может, и раньше, отчалим в Москву. Хочется знать, как там Ульяша, всё время думаю про неё. Если она ещё не уехала, то поедет с нами. Надо подумать о её семье тоже.
Мне сейчас как никогда тревожно, хотя, бывает, сижу и думаю, как мы опять соберёмся у тебя после войны, как буду учиться дальше (пока ещё не знаю где, но отец настаивает на МГУ) и идти к своей мечте... Мне надо совершить что-нибудь такое, чего-нибудь добиться самому, чтобы вы могли гордиться мною. И я добьюсь...
Бабулечка, мне очень тебя не хватает, и сердце ноет, особенно по вечерам, когда вся работа валится из рук, и даже уснуть от тоски не получается – лежу, слушаю тишину. Хоть бы поскорее мне увидеть тебя, обнять... Береги себя, своё здоровье, не волнуйся за нас – здесь всё спокойно, хоть мы и по другую сторону фронта...
Люблю, целую крепко тебя, моя хорошая, добрая, славная.
Твой Филя.
25.VIII.1941 г.»
«Уля, здравствуй!
Этим летом не довелось мне побывать в Первомайке ни дня. Проклятая война разрушила все планы. В июне я был у отца в Москве, а оттуда пришлось ехать обратно к матери – ей нужна была моя помощь.
Немцы нагрянули к нам совсем недавно. Не забуду тот день, когда их полчища вломились в наш город. Посуда дребезжала от их танков и пехоты...
Мы с матерью работаем в госпитале, выхаживаем раненых советских солдат. Немцы позволили разместить госпиталь – чтобы наши солдаты оставались у них на виду. Но не всё так просто...
Уля, мы с мамой побудем здесь ещё какое-то время, а потом поедем к бабушке. Сейчас уехать не можем, я здесь, в письме, всего сказать не могу, ты потом обо всём узнаешь. К началу зимы мы с матерью обязательно приедем, а в январе я хочу взять тебя с собой в Москву. Мы поедем через Воронеж и Липецк, а может, и восточнее, если немцы прорвутся дальше. Но Москву они не возьмут, я в это не верю. За наших родных не беспокойся – о них я тоже подумал и не оставлю их там, где вот-вот появятся гитлеровцы.
Конечно, с оккупантами предстоит побороться, и победа будет нелёгкой, но она будет.
И тогда, уже под мирным небом, мы с тобой будем учиться дальше, будем путешествовать по свету и радоваться жизни, ведь она так чудесна...
Уля, прости меня, я сейчас молчалив как никогда, и письмо получается коротким и беспокойным. Если вдруг я задержусь или со мной что-то случится, умоляю, выполни мою просьбу: езжай без меня. Мой отец живёт в центре Москвы:
