До встречи, сестрёнка. Прошу, береги себя.
Твой Филя.
25.VIII.1941 г.»
31. Спасение раненых солдат
Валерий Петрович получал задания от партизанской бригады, а Филя распределял их среди товарищей. Ребята отправлялись на задание ночью: каждый прибывал по адресу, данному Валерием Петровичем, говорил пароль и получал свёрток с одеждой или обувью. Потом они стали выполнять другое поручение – уводить из госпиталя солдат по адресам, которые им давали. Такие хождения ночью по окраинам города сделали Филю настолько ловким и изворотливым, что он был уверен: немцы и полицаи не поймали бы его даже днём.
Яков Романович и Генка принимали сообщения Совинформбюро. В доме Валерия Петровича размещалась подпольная типография, в которой он печатал сводки. Кроме того, Филя, Генка, Петя и другие ребята переписывали эти сводки на тетрадные листы, и все участники отряда тайком распространяли их по городу – оставляли на рынке и в других общественных местах, клеили на заборы и столбы и т.д. Немцы всё ещё наступали по всему фронту, но благодаря героизму советских людей «блицкрига», то есть очень быстрого захвата советских территорий, у них не получилось – и некоторые новгородцы уже поняли, что через какое-то время Красная Армия перейдёт в наступление...
В начале сентября Филя с Генкой услышали по радио песню, которая сильно воодушевила их:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, –
Идёт война народная,
Священная война!
– Знаешь, мне теперь и умереть не страшно, – сказал Генка. – Потому что знаю: всё, что мы начали, продолжат другие. Продолжат и доведут до победы.
– Ну-ка хватит о смерти думать, – осадил его Филька. – У нас ещё на этом свете дел полно.
Мария Фёдоровна испекла хлеб для раненых бойцов, его дали им с собой в дорогу. Вечером накануне побега военнопленных Филипп долго совещался с Валерием Петровичем и Яковом Романовичем. В госпитале было темно и тихо, слышались только их приглушённые голоса. Потом они по одному вышли на улицу и разошлись в разных направлениях.
Поздней ночью они, пробравшись к домам на окраине Новгорода, собрали раненых солдат и вывели их из города. Женя привела из госпиталя тех больных, которые могли идти. Все были переодеты в гражданскую одежду.
– Спасибо вам за всё, товарищи, – сказал один из бойцов. – Вы делаете большое дело.
Валерий Петрович разделил партизан на две группы, и каждая отправилась к условленному месту своим путём. Одну вёл он, другую – дядя Миша. Они с Филиппом и солдатами прошли через лес, миновали ручей и долго брели по бескрайним полям.
Когда едва начало светать, они добрались до деревушки. Возле неё встретили человека с ружьём – то был стоявший на страже Лёнька, тоже участник отряда.
– Вон та изба, – указал он на крайнюю избушку, и группа направилась к ней.
В избе был один старый дедушка. Дождавшись другую группу, он накормил партизан и солдат, все отдохнули, и старик повёл солдат дальше в лес. Один из бойцов нёс два письма, которые отдал ему Филька.
– Ты запомнил дорогу? – спросил дядя Миша у племянника. – Сюда ещё долго придётся ходить...
В город возвращались тоже с большой осторожностью: для свободного передвижения между населёнными пунктами нужна была справка, подписанная старостой или полицейским; за один пропуск бралась плата в размере трёх советских рублей, а денег на все вылазки у отряда не было.
***
Как-то Ганс спросил у Фили:
– Как думаешь, возьмут Москву немцы или нет?
– Не возьмут, – твёрдо сказал тот. – Они ещё дале... э...
«Чуть не проговорился, – подумал Филипп. – Он, наверное, так выпытывает, слушаю ли я сводки...»
– Не так уж и далеко, – ответил Ганс. – Хотя нас дезинформируют, что германские войска уже чуть ли не в Сибирь ушли, но я-то знаю, что это неправда. И мне кажется, что Москву не возьмут: русские умеют драться до последнего, уж столицу они отстоят.
Филя облегчённо вздохнул: значит, и вправду не взять врагам Москву, раз даже немец это признал.
– Ты опять играешь в войну, – сказал Ганс. – У тебя на лице всё написано, как бы ты ни выкручивался. И приёмник у вас наверняка есть в этом госпитале, и по ночам ты где-то пропадаешь – видимо, партизанскую войну ведёшь, как и твои сверстники. Только предупреждаю тебя – брось всё это, иначе окажешься на виселице.
Филипп удивлённо смотрел на него.
– Альтман распорядился, чтобы поставили заставы на выходах из города, – продолжал Ганс. Он подвёл Филю к окну. – Видишь ту дорогу? Она самая безопасная – там ещё не поставили часовых. Так что лучше не рискуй.
Поначалу Филя не поверил ему – решил, что Ганс хочет подставить его и выйти из воды сухим: я, мол, партизан не выдавал, они сами попались в ловушку. И поэтому не послушал его.
Но когда он снова отправился на задание, то понял, что Ганс хотел ему помочь. Пробираться к деревне стало куда опаснее: на выходах из города действительно дежурили полицаи (но на той дороге, про которую говорил Ганс, на самом деле долгое время не было часовых), были они и в деревне, и на каждой тропинке можно было наткнуться на засаду. И в каждый поход Филя шёл как в последний, понимая, что может уже не вернуться.
Однажды он пришёл в госпиталь с окровавленной рукой – возвращаясь из деревни, они с Генкой нарвались на засаду, убили двух полицаев, но Филю ранили, пуля прошла навылет. Женя промыла ему рану и забинтовала руку. Ему было не по себе от недавней стычки, было очень нехорошее ощущение, хотя он и понимал, что эти враги даже пострашнее самих оккупантов.
***
Один за другим наружу начали вылезать предатели, трусы, уклонившиеся от защиты Родины. При оккупантах была создана городская управа, и кто бы мог подумать, что один из работников музея Василий Пономарёв, с которым Филя столько общался, которого он раньше уважал, теперь переметнётся на сторону гитлеровцев и даже будет назначен бургомистром города... А Буслаев, который тоже не ушёл в своё время на фронт, теперь служил в немецкой полиции. И таких людей становилось всё больше и больше...
Полиция разместилась в Доме культуры, там же была и тюрьма. В тюрьме находились арестованные партийные деятели и советский актив, люди, отказавшиеся
