Обогнули штакетник, вошли во двор через никогда не закрываемую калитку.
Во дворе привычная тень плодовых деревьев, тишина. Справа – вечно запертый на висячий замок, вытянутый в длину барак, гордо именуемый флигелем, с белыми занавесками на окнах. Дом принадлежит геологам. По слухам, внутри, в одной из комнат большая коллекция минералов, в других, гостевых, приличная мебель и всяческие удобства, но мы никогда этого не видели. Дом оживал лишь в случае приезда высокого геологического начальства.
В левой стороне двора – очаг, а за ним, сквозь ветки вишняка и листву конского каштана виднеется чисто выбеленная стена «Белого дома» с подслеповатым окошком. Он состоит всего из одной комнаты размером три метра на три, плотно заставлен необходимыми для жизни в горах вещами. Сегодня Алика, владельца хором, на месте нет, дверь на замке, а у стола под навесом сидит одиноко его напарник, Хасан Терентьевич, пьет чай. Его деревянный домишко просторней «Белого», но он стоит поодаль и заслонен деревьями.
Хасан усадил нас, налил каждому пиалу чая, придвинул тарелку с лежащей на ней лепешкой из темной муки и миску с медом. Мы стали разговаривать и пить чай. Мы никуда не торопились. Да и по правилам хорошего тона полагалось поговорить с лесником, хозяином здешних мест.
Хасану Терентьевичу в ту пору было далеко за шестьдесят. Он был маленький, сухой, как головешка прокален горным солнцем, и редко когда сидел на месте. Хасан Терентьевич передвигался по жизни исключительно бегом. Под горку или в горку, не важно, все равно бегом.
Целыми днями он трудится как муравей. То чинит штакетник, то откуда-то тащит сухую лесину, сгибаясь под ее тяжестью. Скорость его при этом остается все равно неизменной. Вот он уже на пасеке, вот ковыряется в огороде, вот сажает какие-то прутики, и из них вырастают потом большие деревья, вот бежит на рыбалку.
Русское отчество Хасана, чистокровного таджика из Бричмуллы, всегда вызывало любопытство. Но еще в первый год мы узнали его историю.
У него был побратим. Русский инженер. Подружились они на строительстве деревянного моста через Чаткал, тогда же и побратались. И стал Хасан Иралиевич Терентьевичем, а Иван Терентьевич – Иралиевичем. Они обменялись именами отцов. Не по паспорту, конечно, по душе, по сердцу.
Хасан Терентьевич по-русски говорил свободно, без акцента. Молодым парнем его призвали в армию, в пехоту, отправили в Белоруссию. Там он и встретил войну.
После войны вернулся в родную Бричмуллу и стал работать в лесничестве. Сначала простым рабочим, после лесником. Так что биография его была очень проста. В поселке - жена, дети, сколько-то дочек и два сына. Но сам он большую часть года проводил на кордоне, в урочище Майдантал, у реки Саргардон.
Мы напились чаю, съели по кусочку лепешки с медом, узнали местные новости. Из лесников Хасан пока здесь один. Алика мы увидим не скоро, он женит сына. Саидберды с отцом ушли на свой кордон за Березовой рощей. Там у них беда: медведь залез на пасеку и разворотил два улья. Ахмад уволился и уехал домой в Киргизию. А на его место еще не известно, кого возьмут. Хоть мы и знали, что Хасан Терентьевич и Ахмад не ладили, все равно посетовали, жалко, что уехал.
- Да, жалко, - неожиданно вздохнул Хасан, - теперь и поругаться не с кем.
Мы засмеялись, а он остался серьезным и как-то растерянно оглядел пустой двор.
При случае, Хасан Терентьевич любил поговорить, часто приходил к нам на звездные посиделки. Покончив с дневными делами, мы с детьми выбирались на лужок. Устраивались на плоских камнях, смотрели, как одна за другой зажигаются звезды, как в сгустившейся тьме возникает, словно из небытия, Млечный путь. Чудится, будто сияющие скопления далеких миров едва заметно глазу шевелятся, перемигиваются, о чем-то шепчутся между собой.
Утомившись сидеть на твердом камне, ложились на траву и смотрели в бездонное небо. Кто-нибудь замечал и начинал показывать другим проплывающий среди звезд спутник.
Однажды Хасан задал какой-то вопрос об устройстве вселенной, наши девчонки, Наташа и Таня, принялись просвещать его. Говорили, что Земля круглая, что она вращается вокруг Солнца, что Луна – спутник Земли, а звезды от нас далеко, и долететь до них невозможно. Еще, перебивая друг друга, говорили, что Земля наша маленькая и находится на самом краю галактики…
Хасан слушал, слушал, потом сказал:
- Э-э, все не так, - поднялся и ушел.
Вера засмеялась, крикнула ему вслед:
- А как, Хасан Терентьевич?
Он не ответил, только махнул рукой.
Мы поговорили с Хасаном, и отправились в дальний путь, вверх по Саргардону.
Речка не велика, метра два в ширину, не больше. Но ты попробуй ее перейти! Она не течет, нет, она несется как угорелая вниз навстречу с Акбулаком. Она прыгает с обточенных буйной водой камней, взлетает на следующем пороге с разбега вверх и тут же падает обессиленная, рассыпаясь на пенные струи.
Если присмотреться, вода имеет чуть заметный желтый оттенок, но это не мешает ей оставаться неизменно прозрачной и годной для питья в любом месте.
Ущелье здесь широкое. Скорее, не ущелье, а долгий лог меж двух хребтов. Посреди него проложена дорога, ходят по ней грузовики. Одни на покос, другие на высокогорную шахту.
На шахте мне довелось побывать через несколько лет, глубокой осенью, в пору, когда я писала для одной из Ташкентских газет очерк о работниках лавинной станции. Запомнился вечер. После ужина и разговора о лавинах я вышла на воздух и очутилась на краю узкого горного плато. За спиной светились окна маленьких шахтерских домиков и станции, темнели неясные очертания каких-то механизмов, чувствовалась большая высота.
Было морозно, и, как ни странно, тепло в одном свитере и легких брючках. Всходила полная луна, был неподвижен воздух. На противоположном заснеженном склоне темнела столетняя арча, дальше еще одна, а там еще и еще. На северной стороне в угол темного междугорья заглядывала далекая округлая вершина неведомой горы. В десятом часу вечера она все еще видела солнце, сияла отраженным светом, и казалась отсюда нежным лепестком чайной розы.
Быть может, я развожу сантименты, стараюсь красиво писать. Горная страна скорее сурова и молчаливо неприступна. Но, честное слово, иногда невозможно сдержаться. И что я могу поделать, если та вершина, на которой я никогда не была, издали, действительно, была похожа на лепесток розы!
Но я отвлеклась от нашего с Кириллом похода на Саргардон.
Мы уходили по дороге, неуклонно поднимались все выше и выше, а за нашей спиной из-за ближних гор выползали и становились видимыми дальние горы, прежде заслоненные, теперь явившиеся взору. На них уже ничего не росло, только голые скалы вздымались к небу, да виднелись в расселинах, в
