Для Алика это означало бы конец света. Но, наскучив жизнью вне цивилизации, жена рано или поздно уезжала на попутной машине домой, в Бричмуллу. Муж доставал тщательно спрятанную бутылку водки или самогона, выставлял на стол остатки плова, звал кого-нибудь разделить трапезу и начинал на радостях «гулять на свободе». Гуляние могло продлиться пару дней, и заканчивалось всегда одинаково. Алик приходил, в лагерь, просил таблетку анальгина, каялся и клялся «завязать» на всю оставшуюся жизнь.
Нам становилось жаль его. Он был умным собеседником, был начитан, русским языком владел, как родным таджикским, но выше инспектора в лесхозе не поднялся.
Птицы небесные не сеют, не жнут… это как раз про него. Он не склонен был к накопительству, и в других не любил. Бывало, сидит у стола под навесом, увидит Хасана, начинает бурчать под нос:
- О, побежал, побежал. Куда побежал, сам не знает. Да сядь ты, посиди хоть минуту, угомонись! Интересно, куда это он? Опять за дровами! Полный сарай, повернуться негде, ему мало.
Он уверял, будто Хасан, необыкновенной хитрости старичок, знает о здешних горах все. Все тропы в самых недоступных местах, где что полезное растет, где какая водится живность, даже где что покоится, спрятанное подальше от людских глаз, в недрах.
Над Майданталом, на высоте двух с половиной километров, есть таинственное и легендарное место – плато Полатхан. Издалека оно кажется плоским, как ладонь. Оно как бы притулилось к склонам величественных отрогов горы Мынжилки.
Издалека сдается, что нет там ни деревца, ни кустика. Там нет тени, а трава уже в начале лета выжжена горным солнцем. Но, говорят, есть ручей, хоть он и не в состоянии оросить всю местность. Вода вытекает из родника, и уходит обратно в землю тут же, на плато. Еще говорят, будто среди скал, можно отыскать ход в карстовые пещеры.
Но не это главное, о загадочном плато ходят всякие легенды. Будто давным-давно, во времена до исторического материализма, был такой местный царек, а, может, даже не царек, а претендующий на это звание удалой человек по имени Полатхан. Кое-кому крепко не нравилась эта персона. Претензии самозванца было решено укоротить. На него, на его людей напали, началась небольшая война, но силы были неравные, и Полатхан стал отступать. Все дальше, дальше в горы.
Вместе с верными воинами, женами и домашним скарбом, по единственной, ведущей на плато тропе, ему удалось подняться на неприступную высокогорную равнину. Здесь он оказался в полной безопасности.
Полатхан позаботился, чтобы тропу хорошо охраняли. Расположились по-хозяйски. На плато разбили шатры, стали жить и ждать, когда противнику надоест, и он снимет осаду.
Была ли снята осада, выбрался ли на равнину Полатхан – неизвестно. И, опять таки, не это важно. Важно, что после его пребывания на плато, остался зарытый в землю клад! И будто бы многие искатели приключений пытались его найти. Но не нашли.
Так вот, Алик не сомневался, будто Хасану достоверно известно, где зарыт этот клад.
Мы сомневались. Ну, в самом деле, если это так, что мешает Хасану подняться на Полатхан, отрыть сокровище, сдать его государству, получить крупные наградные, жить потом в свое удовольствие, и не сидеть на кордоне в деревянной хибаре, перебиваясь с черствой лепешки на постную шурпу. Но Алика было трудно переубедить. Хитро прищурив глаз, и помахивая указательным пальцем, он тянул:
- Зна-ает. Все знает.
Много позже мы догадались, что он нас разыгрывал. Милое дело для горца разыграть равнинного дурачка. Мы ж там у них, в горах, послушные-послушные, наивные-наивные. Положим, не все, но многие.
Вот жил на кордоне в год «живых камней» такой Антоша. Он был гостем Хасана Терентьевича. Откуда он взялся, и куда потом подевался – не знаю. Был он худой, сутулый, с длинной шеей. Над шеей возвышалась стриженая ежиком, лопоухая головка. Хотелось, как в фильме про Белоснежку, подойти, взять его за розовые ушки и поцеловать в лобик. Такой он был молоденький и невинный, и совершенно неприспособленный к жизни в горах. То он ошпарится, снимая с очага закипевший чайник. То возьмется резать лук и порежется острым ножом. То полезет за вишней, и его искусают осы…
Как-то раз, у себя в лагере, мы приготовили плов из последнего мяса. Хотелось бы растянуть его запасы подольше, но температура в «холодильнике» не позволяла. Холодильником служила река. Все, что могло быстро испортиться, мы складывали в молочники, крепко привязывали крышки, ставили в воду и по горлышко заваливали камнями. Такие предосторожности были необходимы. И сама река могла унести наши припасы, и по ночам с ревизией приходила милая зверюшка норка. Очень она была не прочь полакомиться свежим мясцом или колбаской.
Норок впоследствии развелось на Акбулаке видимо-невидимо. Вернее, не «развелось», а их развели. В надежде на прибыль в государственном масштабе. Думали, как Шариков – «на польты пойдут». Но для промысла этот вид норки оказался негодным. И охотнику она ни к чему, вся пропахшая рыбой. Вот и принялось расплодившееся норочье племя таскать из реки маринку одну за другой. К началу девяностых годов они ее почти всю съели.
Но я отвлеклась. Приготовили мы, стало быть, плов. Наполнили большую миску и понесли, я и Вера, на кордон, угощать лесников. Так было принято. Если они затевали плов, они приглашали нас. К слову сказать, ни Алик, ни Хасан, никогда не брали с нас денег за постой. Подарки мы им привозили. Хасану Терентьевичу крючки и пару пачек хорошего чая; Алику, я вынуждена это признать, водку. А еще мы платили копеечный взнос за пребывание в приграничной с Чаткальским заповедником зоне. Но это официально. Приезжали инспекторы, брали плату, выдавали квитанции.
Да, так зашли во двор. Во дворе Алик разжигает огонь в очаге. Ломает хворост; что покрупней, рубит. За ним ходит Антоша и канючит:
- Дядя Алик, ну, скажите по правде, я же серьезно спрашиваю.
- Что тебе сказать?
- Как называются эти горы?
- Я тебе сто раз говорил, это – Чаткальский хребет.
Алик оторвался от рубки дров, тюкнул уголком топора по плахе, чтобы воткнулся в дерево, а не валялся, где попало. Вскоре в очаге загорелось. Столб белого дыма, наклонившись, пошел прямо на Антошу. Антоша стал отмахиваться, плеваться и тереть глаза. Стоило ему убежать в сторону, дым прекратился, красные языки пламени выбросились сквозь неплотно прикрытую конфорку.
Алик поставил чайник, подошел к столу, уселся. Антоша с покрасневшими глазами пристроился возле него.
- Так как, дядя Алик?
Алик развернулся к нему с усталым видом.
- Что ты ко мне пристал! Ты что, в школе не учился? Тянь-Шань называются эти горы, понимаешь
