- Иди ко мне, спиногрыз.
Сережа подходит, прижимается к его колену.
- Как дела? – спрашивает Алик и кладет неуклюжую загорелую пятерню на белокурую кудрявую головку.
Сережа улыбается и молчит.
- Спать пришел? Бай-бай делать?
- Га-га, - соглашается наш умненький мальчик.
На его языке это означает, что он сейчас ляжет спать. Правда, спать ему совершенно не хочется, но, что поделаешь. Алик смеется, да и всем на кордоне страшно нравятся первые неловкие попытки Сережи заговорить по-русски.
Мы уносим ребенка в дом, в прохладу. Туристы как-то незаметно исчезают. Алик уходит к себе, во дворе пусто. Зной томит землю, иссушает ее до звона, выжигает траву. Даже здесь, на высоте в тысячу семьсот метров над уровнем моря, жарко. А что внизу, в долине?
Издалека, с дороги, раздается чей-то голос:
- Ирали, а Ирали?
Ирали – старший сын Хасана Терентьевича, он сейчас живет с ним на кордоне. На высокогорье начался покос.
Откуда-то из-за дома доносится его голос:
- Я здесь!
- Алик у вас?
- Нет, не у нас.
- А где он?
- Пошел га-га.
ЗА ЛУКОВКОЙ
Из всей акбулакской инженерной братии Григорий Николаевич Астахов был единственным кандидатом технических наук. И то сказать, институт был скорее проектным, нежели научно-исследовательским учреждением, за званиями там особенно не гнались. Но Гриша некоторое время преподавал в ташкентском ирригационном, там и защитился.
Потом перешел «к нам», стал начальником отдела. Со временем он переманил Кирилла из соседней лаборатории математического моделирования к себе в заместители. Положение начальника и подчиненного нисколько не мешало им всегда оставаться в добрых дружеских отношениях.
Гриша был умен; не красив, но обаятелен. И еще голос. У него был изумительного тембра, глубокого залегания в грудной клетке бас.
Я прониклась к нему теплым чувством после истории с «живыми камнями». Он единственный, кто поверил в рассказанную мной историю. Не то, чтобы он был как-то мистически настроен, нет, он был ученый, рационалист, но он никогда не забывал о неисчерпаемых возможностях природы и относился к ней с великим почтением.
Правда, скептик Вадим Скворцов утверждал, будто Григорий Николаевич тщательно скрывает свои поэтические наклонности, и именно поэтому относится с сочувствием ко всякого рода лирике, свойственной также присутствующим здесь литераторам; при этом он с ехидной улыбочкой скашивал на меня глаз.
У Гриши не было дачи. Он в ней не нуждался. От родителей ему достался в наследство дом и сад при доме. В саду росло все, что можно вырастить в нашем благодатном климате. У него росла даже березка в конце двора, и елочка у входа на веранду, а еще Григорий Николаевич построил теплицу и выращивал лимоны. Он очень любил хвалиться достижениями, и когда мы приходили к нему и его жене Оле в гости, водил по дорожкам и все показывал.
Но неизменной его любовью оставались тюльпаны. За хорошую луковицу Гриша готов был отдать полжизни. И вот запала ему в голову навязчивая идея – развести у себя в саду горные тюльпаны. Он даже знал их научные названия – тюльпан Кауфмана с ярко-желтыми концами красных в середине лепестков и тюльпан Грейга – ярко-алый с заостренными и слегка свернутыми лепестками. Он так часто описывал эти тюльпаны, что мы потом их, при случае, без ошибки отличали от других, садовых.
На Акбулак он пришел раньше всех. Он проторил дорогу, еще в студенческие годы, ходил пешком от Юсупханы по широкой долине Чаткала - водохранилища тогда не было - ночевал в кишлаках. Ему не было отказа в приюте, никто из жителей гор никогда бы не стал нарушать закона о гостеприимстве, но его принимали не только по традиции, просто Гриша мог обворожить любого.
Тюльпаны тюльпанами, но, я так понимаю, всякий раз это был всего лишь повод пойти в поход. А если повезет, и луковицы будут обнаружены, так это ж просто счастье.
Далекие семидесятые годы. Раннее утро. Нас четверо – Гриша, Кирилл, я и наша маленькая дочка Наташа. Ей всего пять лет, но она хороший путешественник, в пути не скулит, не ноет, только перестает болтать, если утомится. Она увязалась с нами в поход в березовую рощу. Обнимала меня за шею, поднимала голос до писка, говоря, что ей ничего не стоит протопать девять километров
- Вы же сами говорили, что дорога хорошая.
Дорога хороша, ничего не скажешь, ходить по ней пешком куда приятней, чем ехать на машине, и она не заканчивается возле Большой поляны, тянется дальше до кордона Саидберды за Березовой рощей, и только там пропадает, превращается в горную тропу, и по этой тропе можно попасть в Янгиабад. Но нам не нужно в Янгиабад, нам нечего там делать.
Мы ушли из шумного лагеря, мы свободны и счастливы. Дышится легко, утреннее солнце не томит жаром, в ущелье тенисто и немного сыро.
Обзора нет, идем в замкнутом, сумрачном мире, со всех сторон нас окружают деревья и неприступные скалы. Они уходят ввысь, и кто знает, что делается за пределами их вершин.
Справа шумит река, но Акбулак здесь не такой буйный, он еще не добежал до слияния, не вобрал в себя Тереклисай.
Приходим к роднику, и останавливаемся напиться. Родничок невелик, но глубок и прозрачен, ясно видно его мозаичное дно, устланное мелкой галькой. Над гладью воды, висит в только что сплетенной, свежей паутине маленький паучок. Мы стараемся не нарушить его покоя, но он все равно удирает и терпеливо ждет на краю сетки, чтобы мы утолили жажду и убрались из его мирка.
А мирок, и правда, хорош. Все камни возле родника, большие и малые, от основания до макушки поросли свежим и мягким мхом. Наташка гладит мох, потом становится на колени и наклоняется, чтобы коснуться его щекой.
Мочажина от родника до скалы, куда изливается вода, сплошь поросла мохнатым, нежного, светло-зеленого цвета ковром. Это хвощ. Жесткая, насыщенная солями первобытная трава. Если провести по ковру рукой, раздастся странный, ни на что не похожий шорох. Выбравшись из-под хвоща, вода выбегает ручьем на дорогу и стекает потом в Акбулак.
Воздав должное роднику, идем дальше. Мимо Бухты святой Алисы, к странному заповедному месту.
Между двумя скалами, когда-то давно упавшими с высоты в реку, образовалась ловушка, тихая гавань, причал для плывущих по воде обточенных обломков дерева. Но выхода у них нет. Они накапливаются здесь и плавают на поверхности плотным слоем, постукивают один об другой. Мы часто приходим сюда запасаться топливом да искать всякие фигурки, чудно изогнутые корешки или просто материал для резьбы по мягкой арчовой коре. У нас этим некоторые увлекаются.
Но сегодня никто даже не заглядывает вниз, в затон, мы идем дальше.
Дорога вьется вдоль берега, мимо ежевичных
