Наша маленькая девочка утомилась, не щебечет, не бежит впереди всех вприпрыжку. Находим в тени уютное место и садимся отдыхать.
- Наташа, смотри, - зовет Григорий Николаевич.
Он показывает камень, заросший цветным лишайником.
- Ты только глянь, какие узоры! А какие цвета!
Оба водят пальцами по камню и, перебивая друг друга, находят все новые и новые краски.
- Вот зелененький, - шепчет Наташа, - как кружево. А вот серый…
- А здесь, смотри, лиловый.
- Как сирень? – доверчиво спрашивает Наташа.
- Сирень гораздо темней, особенно персидская.
- А какая это – персидская?
Гриша начинает рассказывать все, что знает о персидской сирени.
Отдохнув, идем дальше. Теперь дочка едет на плечах у папы. С высоты ей больше видно, и она вертит головой во все стороны. Разговоры о персидской сирени приводят Гришу, как он выражается, в «стихийное настроение». Идет и бормочет: «Шаганэ ты моя, Шаганэ, потому что я с севера, что ли…»
Есенина Григорий Николаевич читает только в трезвом состоянии. Стоит ему немного выпить, а выпить он не дурак, переходит на Блока. Казалось бы, следовало бы наоборот. Хотя…
На подступах к Березовой роще правый берег неожиданно широко раздался, горы отошли в сторону, мы огляделись и догадались, что на открытом и ровном месте когда-то затевалось строительство. Чего? Да Бог его знает, чего. Торчали без толку наполовину возведенные стены, среди бурьяна валялись полуистлевшие автомобильные покрышки, битый кирпич, заржавленные железяки. Нагромождения строительного хлама прикрывал с дороги прочно прикрепленный к массивным, старательно вкопанным (не просто вкопанным, а даже зацементированным у основания) уголкам, большой металлический плакат с красными, наполовину размытыми от дождей буквами. Григорий Николаевич первый приблизился к нему и в изумлении замер на месте. Потом растерянно оглянулся и приказал:
- Читайте вслух!
Кирилл фыркнул, а я громко, с выражением, прочла: «Решения съезда КПСС выполним!»
- Ну, и что? – спросил Кирилл.
- Ты ничего не замечаешь? – как-то по-птичьи склонил голову Гриша.
- Нет, - пожал плечами Кирилл, - плакат, как плакат. Ни к селу, ни к городу он здесь, конечно, а так…
- И ты ничего не замечаешь, - строго посмотрел на меня Григорий Николаевич и вдруг заорал, – какого?
- Что – «какого»?
- Решения, какого съезда выполним? Двадцатого, двадцать шестого, или, может, двести сорок пятого?
Тут и до нас дошло. Кирилл захохотал на весь Акбулак, а Наташка смотрела на него и ничего не понимала. Я взяла Астахова под руку:
- Гриша, какая разница, хоть стотысячного.
И мы отправились дальше, оставив позади строительную разруху и политически выдержанный плакат, на котором все же следовало бы написать: «Решения любого съезда КПСС выполним!»
Но вот и роща. Здесь простор, ущелье осталось далеко позади. Куда хватает взгляда – березы, березы, белые стволы, за ними округлые и однообразные вершины не очень высоких гор. Но это лишь кажется, что они не высоки, на самом деле там уже начинаются альпийские луга.
Папа опускает дочь на землю, и она бежит по сочной зеленой траве к цветам, начинает рвать пижму, чудное растение с золотыми монетками соцветий.
А мы идем смотреть местную достопримечательность.
Когда-то, давным-давно, сильный обвал уронил на молодую березку тяжелый, с острыми краями, камень. Трудно пришлось бедному дереву. Но оно не погибло. Годами выползало из-под камня, выкручивалось, раздваивало ствол. Наконец камень оказался в развилке. Береза поднатужилась, и оторвала его от земли. На это усилие у нее ушла масса времени, но она росла все выше, выше, и поднимала камень. Так он и остался, вросший в ствол на высоте человеческого роста.
Мои неугомонные прагматики стали пытаться определить размеры камня, они заходили с одной стороны, с другой, прикидывали и спорили. Сколько же он весил! А береза… ей хоть бы что, держит неимоверную тяжесть, распушила над камнем крону и шелестит листвой.
Потом Гриша сказал:
- Вы тут пока погуляйте, а я поднимусь на склон, поищу луковицы.
Ничего у него не получалось, - тюльпаны по весне отцвели, их листья высохли и, либо рассыпались прахом, либо стали неприметными среди всевозможной поросли.
Мы погуляли под березами, потом устроились на траве в тени и стали ждать Гришу. Вскоре он спустился с горки, сел возле нас. Мы тихо разговаривали и смотрели, как маленькая девочка в белом коротком платьице рвет цветы на солнечной стороне поляны. Наконец, она удовлетворилась и прибежала к нам.
- Вот, - протянула букет, - я нарвала.
- А как они называются, знаешь? – спросил Гриша.
- Конечно, знаю, - смело ответила Наташа.
- А мы сейчас проверим, давай сюда свой букет.
Он разложил на траве цветы и стал спрашивать:
- Этот?
- Душица.
- А этот?
- Пижма.
- Нет, Наташенька, это не пижма. Пижма у тебя – вот, видишь, соцветие, как отдельные монетки, а это просто кашка…
Кирилл откинулся на спину, лег, заложил руки за голову, стал смотреть в небо. Я наклонилась над ним.
- Что ты видишь?
- Тебя.
Я легла возле него.
- А теперь, что видишь?
- Тебя.
- Выходит, я заслонила вселенную?
- Выходит так…
Я глупо и счастливо улыбнулась.
- А вот этот цветок ты точно не знаешь, - нарушил тишину Гришин бас, - это - козлобородник.
- Козлобородник! - рассыпала звонкий смех наша девочка, - разве у него козлиная борода, он же сиреневый, и похож на ромашку, только лепестки длинные!
- Ничего не поделаешь, он так называется. А это что?
- Желтый мак.
- Какой же это мак! С колючками! Это хультемия. Только ты зря ее сорвала, она скоро завянет, до дому не донесешь. И вот эти красные ягодки не надо было трогать. Они хоть и красиво облепили стебель, но ядовитые. Не вздумай их кушать.
- А как они называются?
- Аронник.
Я поднялась на локте.
- Слушай, Гриша, откуда ты все это знаешь?
- Вот спроси – не скажу. Где-то, когда-то вычитал.
Мы ушли из березовой рощи, когда солнце ушло за горы. До вечера было далеко, просто в горах солнце уходит рано. И тогда в мире наступает удивительная тишина. Даже не наступает – воцаряется. Нет, река продолжает шуметь, звенит в травах всякая насекомая мелочь, слышится хруст камешков под нашими ногами, а то с шумом выпорхнет из расселины и полетит по своим делам каменный дрозд. Но все эти звуки есть не что иное, как составляющая величественной тишины. Она нисходит на наши души, и мы перестаем болтать, бормотать стихи, делиться впечатлениями.
Солнца нет, но день будет длиться еще долго. И
