Теперь-то можно назвать вещи своими именами – осиповский мятеж был вызван недовольством советской властью, и имел для этого все основания. Во главе взбунтовавшегося ташкентского гарнизона встал Константин Павлович Осипов, поручик двадцати восьми лет, в недавнем прошлом военный министр в правительстве Туркестана и, по молодости и романтическому увлечению, большевистский комиссар. Однако увлечение вскоре закончилось.
Три дня в январе 1919 года в Ташкенте царил кровавый хаос. Мятеж был подавлен, Осипов успел захватить городскую казну, и ушел с отрядом повстанцев на Чимкент.
Но дорога оказалась закрытой. Повсюду стояли заслоны красноармейцев. Тогда отряд свернул в горы, пошел по Угаму на Чимган.
В кишлаке на Чимгане Осипов пробыл до апреля. Ждал, чтобы в горах сошел снег, лечил вывихнутую ногу. Прихода красноармейцев он не боялся, в те времена в горах они не появлялись, но таяли деньги. Они уходили на фураж, на плату за постой, на жизнь. Получив золотые монеты на руки, бойцы тайком покидали своего командира, пробирались обратно в Ташкент, там попадали в руки большевиков. Таким образом, казна была почти полностью возвращена.
Весной Осипов с остатками отряда пришел в Бричмуллу, и там нанял проводника до Ферганской долины. Впоследствии служил советником у эмира Бухары, и вместе с ним ушел через Памир в Афганистан. Дальнейшая его судьба неизвестна.
Вот так история совершила круг. Мы ходили и ездили по той самой дороге вдоль Акбулака, по которой в девятнадцатом мятежном году бежал разочаровавшийся в большевизме, виновный в смерти ташкентских комиссаров поручик Осипов с остатками своего отряда, а впереди них ехал всадник, близкая родня нашему Хасану Терентьевичу. Конечно, никакой дороги, Полутуннеля, никаких кордонов и шахт тогда не было. Они ехали по узким тропам, вроде той, что осталась у нас позади, измученные, страшась погони, положившись всецело на молчаливого горца, исполненного равнодушия к политике, революциям, как к той, так и к противной стороне.
Мы отправились дальше, перебрались на открытое место по ступенькам скал, отвесно спадавшим к реке и, наконец, Григорий Николаевич привел нас на небольшое плато, поросшее шалфеем и пижмой. Мы стояли высоко над ущельем. Хребты раздвинулись, открылась даль. Перед нами лежала зачарованная горная, лесная страна, молчаливая и безлюдная. Впрочем, присутствие человека вскоре обнаружилось в виде небольшой таблички, прибитой к невысокому столбу.
- Господи, - пробормотала я, - неужели снова какая-нибудь «Слава КПСС»?
Но это было другое. Вот, что там было написано: «Чаткальский горно-лесной государственный заповедник. На территории заповедника посторонним находиться запрещено».
Но мы нарушили запрет, и стали спускаться к реке. Мне было неловко. Как же так, посторонним находиться запрещено, а мы идем себе и идем, как будто не нам сказано. Я не боялась, что вот сейчас явится, откуда ни возьмись, какой-нибудь инспектор, начнется выяснение отношений, поднимется скандал, нет, здесь, кроме нас не было ни единой живой души на многие километры, но именно поэтому странное неудобство поселилось в сознании, и я никак не могла избавиться от неприятного чувства.
Меня успокоили. Сказали, что мы далеко не пойдем, лишь спустимся к реке, переправимся на другой берег, и устроим пикник.
- Вы пока ищите брод, он здесь где-то должен быть, а я похожу немного, пошарю, - сказал Гриша и ловко поднялся на какое-то многообещающее место.
Мы с Кириллом спустились к воде и стали искать брод. Прошли вверх по течению, вернулись и прошли немного вниз – никаких признаков брода не нашли, и решили переправляться через порог, показавшийся нам наиболее безопасным. Вода кипела и клокотала среди камней, но нас подкупила их величина. В случае чего, за торчавшие поверх бурунов глыбы можно было хвататься.
Разделись, сунули вещи в рюкзаки, что были у нас, и вошли в воду, в первую яму между двумя камнями, где со дна поднимались многочисленные пузырьки воздуха, делая его невидимым.
- Ты стой на месте, - приказал Кирилл, а я перейду за этот камень.
Я осталась на месте. По коленям била сердитая струя, грозя свалить и утащить неведомо куда. Меня мотало из стороны в сторону, но я держалась и, не переставая, осторожно ощупывала одной ногой дно. Другая нога, я это чувствовала, застряла меж двух камней. Хорошо, мы догадались и не сняли обувь.
- Давай руку, - крикнул муж.
Из-за шума воды приходилось кричать. За протянутую руку я ухватилась, но с места не сдвинулась.
- Подожди, не тяни, - завопила я, - я, кажется, застряла.
Решила нагнуться и сдвинуть с места не пускавший камень. Слава Богу, этого делать не пришлось, нога неожиданно высвободилась сама. Крепко держась за протянутую руку, я перебралась к Кириллу, и оказалась в воде по пояс. Низ рюкзака намок, я сразу почувствовала его тяжесть и стала немедленно соображать, где находятся наши припасы – у него или у меня. Если у меня, то накрылся тогда наш обед.
- Кирилл, - закричала я, - у кого еда, у тебя или у меня?
Но он не услышал и шагнул вперед. Хорошо ему, длинному, он-то рюкзак не замочил. Но местонахождение сухого пайка продолжало беспокоить. А вода, тем временем, хлестала в бок с какой-то необъяснимой яростью, ведь я ничего плохого ей не сделала, а другой берег был еще далеко, до него еще надо было добраться.
Но мы добрались, хоть это и стоило нам неимоверных усилий. Вышли на сушу, скинули рюкзаки, - еда все-таки была у него, огляделись по сторонам, и я гордо сказала:
- Мы с тобой герои!
- Не герои, полные идиоты. Смотри!
Я глянула в указанном направлении и увидела за невысокой скалой широко разлившийся «по камешкам, по желтому песочку» Тереклисай и бредущего по щиколотку в тихой, пронизанной солнцем, ласковой, как котенок, воде Григория Николаевича.
Но даже наша дурость не испортила настроения. Солнце стояло в зените, на соседней арче важно шевелились мохнатые лапы, проглядывали сквозь их зелень голубые шишечки, на высохший тополь снова и снова прилетал дятел, часто-часто стучал клювом, выбивал долгую дробь. Мы наелись, Кирилл и Гриша разлеглись на теплом песке.
Я сидела, опершись спиной о теплый камень, и просто смотрела на высокий противоположный берег. Смотрела, смотрела,… внезапно меня не стало.
Нет, я должна попытаться рассказать, что же со мной произошло, хотя понимаю, как это будет трудно.
Меня не было. Не было мысли, ощущения собственного тела, понимания, кто я и откуда сюда пришла; не было ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, будто я никогда не рождалась на свет. Казалось, то, что было когда-то мной, растеклось, расплескалось во вселенной, но продолжает «видеть», не отдавая себе отчета, как именно оно видит колдовскую вершину далекой горы, монолитной и неприступной, с рваными скалами на
