Жестоко. Но это был бунт. И одним из головных бунтарей стал Беляк Нагавицын с командой. – Маргарита глянула на меня многозначительно и кивнула. - Угу, кинешемцы. За ужасную смерть этого человека впоследствии хорошо отомстил пан Лисовский. Он превратил в пепел весь Ярославский посад, потом пошёл дальше, убивая и истребляя всё, что попадётся на пути. Завернул и в Кинешму.
Какой ужасный вред был нанесен в ту пору убийствами, грабежом и пожарами всем отпавшим городам как внутри их стен, так и снаружи, — выразить невозможно. Удивительно, как наша земля так долго могла выдерживать всё это.
***
Нет у меня оправдания войне, убийствам, сожжениям за веру. И только вставшие дыбом волоски на коже колышут смутные воспоминания ужаса криков страдальцев, будто меня вместе с ними варили, жгли, душили и пронзали. И всегда рядом стояла толпа людей, упивающаяся этим страданием, внимательно следящая за представлением, забывая, что это не фильм Стивена Кинга, а реальная жизнь. Это было всего каких-то четыреста лет назад. Люди, я вас боюсь.
Если посмотреть внимательно, то получается, что вся история – это история убийств за…, против…, во имя…
Когда же люди научатся создавать историю достижений, открытий, процветания?
.
Глава 7. Кинешма, 1998 г.
«Всю ночь шла невероятная гроза со смерчем. Перед моим окном деревья летали, несомые ветром, яко трава. Я всю ночь не мог уснуть. Завтра мне предстояло после шестилетнего перерыва зайти в алтарь в качестве церковнослужителя. Хотя моё присутствие там будет почти номинальным, так как алтарь настолько мал, что нет даже Горнего места, потому что престол придвинут к восточной стене вплотную – соответственно, передвижение к алтарю сводится к минимуму, а проще, к стоянию на одном месте. Но даже такое, скорее почётное проведение моего послушания, окрыляло, так как завтра престольный праздник – День св. Сергия Радонежского.
Кладбищенский храм расположен за городом, и, добираясь туда по грязи, я измочалил полы подрясника. Под мелким дождём в таком виде я ждал открытия храма. Прихожан ещё были единицы. Одна женщина сказала, что вчера вечером в наш город возвращался паломнический автобус из Сергиевой лавры. Но по дороге сломался. На всё воля Божья – оказалось, что молитвами св. Сергия произошла эта заминка. Иначе бы паломники попали под смерч на подъезде к городу.
Дождь всё моросил. Я сел на лавочку возле чьей-то могилы в ожидании настоятеля. Подсела бабушка, весьма ветхая, и мы разговорились.
- Сколько вам лет, бабушка?
- Да за девяносто.
- А, наверное, владыку Василия помните?
- Помню. Поминаю его.
- Не надо уж теперь поминать. Он к святым причислен. А что помните-то о нём?
Исчерпывающего ответа я не ожидал, так как не раз встречал людей такого возраста, которые хоть и помнили интересующих меня церковных деятелей, но оказывалось, что память их сохранила лишь внешний вид того человека и добиться чего-либо почти невозможно.
Однако, я стал записывать даже то, что она говорила на страничку синодика, где бисерные строчки перемежались бисеринками дождя. Был важен каждый факт, так как кроме неё, никто уже этого не помнит.
- Тётка моя, Мария Кулигина была послушницей в Решемском монастыре, главной в хоре. Когда монахинь разгоняли, то её повезли в Соловки, да по дороге и утопили живьём. А я и ещё одна подруга маленькие были, и когда владыка приезжал на службу, посох его держали. Так эта моя подружка двенадцать дней спала, а на вопросы потом не отвечала, говорила – ангелы запретили. Но кое-что из её видений известно, так как ей в это время задавали вопросы. Она говорила, что с ней происходит, например: «Через огненную реку ведут». Вскоре она умерла. А брат моей тётки, монах Никон, похоронен в Велизанце, рядом с двумя монахинями. Могилы были без крестов, и найти их трудно. Но случилось такое, что на этих трёх могилах трава перестала расти, и я на его могилу крест поставила. А помню ещё, в Велизанце священника убили.
Сама я пела 15 лет на клиросе в Горках. А вот приснилось мне год назад решемская игуменья Досифея и монахиня Г-я на дороге, благословили меня, и я проснулась. Плакала. Уж очень любила я в монастыре-то жить, когда маленькой была. Умру, наверное, скоро».
Михаил, поставив точку, вдумчиво перечитал только что написанный рассказ. «Не дурно, а очень даже прилично», - произнёс он вслух, довольно созерцая ровные строчки, выписанные каллиграфическим почерком.
- Ма-ам, а что нам сегодня Бог послал покушать? – Басисто спросил, обернувшись в дверной проём. – Что-то сегодня душа котлету просит.
- Сынок, блины жарю, с яичком – фаршированные. А на рынок я только завтра пойду. – Ответила сухощавая женщина в переднике, не выпуская из рук сковороды.
- В комнате пахло блинами и ладаном…
- Что? Не слышу, у меня тут шкворчит всё.
А мысли Михаила, вновь, были уже далеко…
Он любил свой город, любил до сокровенности, даже сам не зная глубину этой любви. И маленький
