Неспешно трапезничая, Михаил был преисполнен благодатью, словно вкушал еду из рук самого Господа. За окном быстро стемнело, и лампа над столом светила как-то по-особенному душевно. Вернувшись в свою комнату, он вглядывался в изменения, произошедшие в ней за время недолгой трапезы. Чтобы не спугнуть таинство, он зажёг свечу на столе и, окинув взглядом комнату, выключил свет. Посидев неподвижно в полумраке, снова включил и принялся писать:
«Я выключил свет, и комната была освещена фонарём с улицы. Через запотевшее стекло – равномерный свет. И мне открылось вдруг, что нет пространства, нет прошедшего, нет будущего. Без истерик и страданий… просто я почувствовал, что Она здесь, и стало так спокойно и хорошо, и мы сидим с Ней, и всё. Вокруг благодать и спокойствие. Мы вместе! Просто вместе и всё. Она здесь, и я слышу Её дыхание! Это счастье!!!... Это София».
Дальнейшее размышление несколько исказило блаженную идиллию, как если бы на безоблачном небосводе появилось бы, вдруг, сизое, готовое пролиться дождём, облако:
- Я, видимо, слишком хочу от людей доброты, смирения, кротости.
«Мама, мы все тяжело больны.
Мама, мы все сошли с ума».
- Ходил в баню сколько раз. И чёрт возьми, хоть бы одно красивое тело, хоть бы потуга на красоту! К чёрту…
И сразу же, будто одумавшись:
- Может, не надо искать источник красоты, т.к. он будет использован не только для благих целей, так что не надо. Впрочем, в этом поиске и весь смысл жизни. Да-с. Ну, тогда просто, господа, давайте делать вид, что мы ищем этот источник, а сами да и не будем его вовсе искать, а только вид делать. Всё к лучшему… Впрочем, всё что делается – всё к лучшему.
…А сами, тайком, ищете, ведь это такая благодать.
Михаил всегда поздно ложился спать. Ночью ему лучше думалось, и слова лились легко и ложились на бумагу красивым каллиграфическим почерком. В такие моменты он ощущал себя сосудом, изливающим нектар для страждущих, который никогда не сможет опустошиться. Ведь чем больше изливаешь, тем больше наполняешься. Таков закон Софии. И она наполняла его, заставляя сердце трепетать от избытка любви, и он засыпал в её объятиях, обычно под утро. Случалось так, что София оставляла его в одиночестве. И он не мог понять, как и почему она это делает. Сердце в такие моменты тоскливо сжималось, и ум предлагал свои варианты игры.
- Постился весь день. Уже после одиннадцати прочитал статью о Флоренском, и ещё одно исследование о нём же, и почувствовал: какое я ничтожество, по сравнению с ним. И до такой степени, что «нажрался как свинья»…Это, господа, скверно, это очень скверно. Это так скверно, что сквернее быть не может. Истинно. (8 декабря - день расстрела о. Павла).
Вспоминая обрывки ночной беседы с друзьями, думал: «А Пушкин-то чем тебе не угодил?» И тут же написал:
- Кто хочет стать восторженным идиотом, пусть читает Пушкина восторженно-идиотским голосом. Впрочем, не обязательно только Пушкина, а лишь бы восторженно-идиотским голосом.
- Батенька, Пушкин изумительный, превеликолепный, сверхчудный, искрящийся, преизумительный поэт.
Незаметно прошла зима. Михаил тонко чувствовал перемены, происходящие в природе:
…Великая радость наблюдать небо.
Блажен, кто видит небо! Весь день прошёл под прекрасным небом (третья неделя Великого поста)
«Господи! Господи! Дождались!» - вырвалось из его души, и так много, как будто вся она выплёскивалась, и не хаотично, не стремительно, а хорошо так – струилась душа-то. Наполнился я от головы до пят этой дивной солнечной погодой, этой умиротворяющей, патриархальной, русской былинной весной. А она наступила, наконец-то, тихая, ласковая, тёплая, с пыльным ветерком… И всё!.. что ещё?!.
Блаженство! Господи, дождались. Пришла она, такая, такая.. такая не городская, такая средневеково-русская, со своими молодыми побегами крапивы у деревянного сарая. Вот оно!!!
Вот уже и хорошо…
Жизнь-то она вот тут вот… во всём этом.
Хорошо!.. Бабочек ждать теперь, жуков.
Единственная и истинная цель жизни – творить добро; что должно абсолютно совпадать с другой «целью жизни» - получением удовольствий. Средство: стяжание Св. Духа (по Саровскому).
Глава 8. Вениамин Преображенский, 1894.
Мы всё время куда-то спешим. На работу, с работы, по инстанциям, которые доведут до умопомрачения даже самую крепкую нервную систему. Но никуда от этого не денешься. Город давит, даже если он маленький и провинциальный. Можно только представить, какую размеренную жизнь вели наши предки. Честно трудились на своё благо, а не на содержание налоговой инспекции и пенсионного фонда. Отец бил сына. Сын бил жену. Вот и вся психология. Все довольны и счастливы. Сравнить-то было не с чем. Жили по правде. А кто хотел по-другому, тысячу раз пришлось бы подумать, потому, как перед мысленным взором стоял образ отца, насуплено глядящего из-под густых бровей и его железобетонная фраза: «Не балуй. Прокляну».
Сейчас, даже школьник, толком ещё не научившийся писать, знает, что ответить своим оппонентам: «Вы не имеете права». И он тысячу раз прав, этот юный школьник, появившийся из той же самой праматери-матрёшки, что и все, но успевший глотнуть воздуха свободы. Бесполезно его ругать за это и держать под колпаком. Это всё равно, что ругать росток за то, что он вылез из земли и, пытаясь выжить на холодном ветру и под палящим солнцем, превозмогает засуху и затяжные дожди в надежде понять, что он за растение, и решить для себя, какие плоды он должен принести в этот мир.
Я уже почти пронеслась мимо храма, в котором служил владыка Василий, но ноги как-то сами, затормозили, и я вернулась, чтобы
