- Можно я полюбопытствую? – Он пожал плечами и вышел, оставив меня одну. «Странно», - подумала я. – «Порядки, что ли изменились?» Походив по залу, ощутила, что потолочное перекрытие, взгромождённое с целью экономии функционирующего пространства, несколько отвлекает от притока небесной благодати и, не заметив ничего интересного, пошла к выходу, но ноги, какие же они у меня умницы, стали как вкопанные, и мне даже показалось, что в уши дунуло еле уловимое: «Не уходи». Я затормозила, пытаясь определить посыл. Иконы, в основном новодел, висели тихо. И тут я посмотрела на то место, где стояла. Из груди вырвался восторженный: «Ах!» Я стояла на плитках, на которых были отлиты славянские свастики. Они солнышками разбегались по полу, и почти на всех была цифра 1807. На мои глаза навернулись слёзы. Невозможно передать всё, что пронеслось за это короткое время у меня в голове и в сердце. Я стояла и плакала. Плакала и улыбалась. Присев, я трогала эти плиты руками, и так как я ничего в этом не понимаю, они показались мне железными. Почему я не заметила их как вошла? Они чёрного цвета, и находятся у самого входа, а вся центральная часть светится пятном нелепого паркета. Тут уж я не удержалась и тихонько начала подниматься на второй этаж по витиеватой лестнице. Вот они, куполообразные своды, притягивающие благодать к земле, так и не доходящую до неё. Вот она, память предков, незамеченная в темноте. Где же те искренние и открытые сердца, о которых так молил и писал святитель Василий? Что изменилось с тех пор? Многое. Ничего.
***
Все предки отца Василия испокон веков служили в церкви. И отец, и дед, и прадед, и все многочисленные члены старинного рода Преображенских. Маленького Вениамина ждала прекрасная судьба – так считали его многочисленные родственники, и чтобы укрепить в это счастливое предназначение веру своего сына, запрещали выходить из двора дома в другое время, окромя реального училища и церковной службы. Его отец служил в храме Вознесения, как раз напротив дома, в котором они жили. Будучи юношей, Вениамин не сопротивлялся родительской воле, хорошо учился, помогал отцу в храме, во всём был покладист, но однажды, коротая зимнюю скуку у окна, заметил возле дома юную девицу, и тот час же влюбился – так она была хороша, румяная от морозца, с длинной пшеничной косой вдоль полушубка. Он так и застыл в окне, заворожённо наблюдая за ней. Девушка кого-то ожидала, прямо под окнами Преображенских, и чтобы не замёрзнуть, немного пританцовывала. Словно почувствовав что-то, она повернулась в сторону дома, и встретилась взглядом с Вениамином. Удивление в больших синих глазах, и ни капельки страха. Эти глаза были как магнит. Вениамин побледнел, но не отступил от окна. Тут девушку окликнули, она повернулась, и прежде чем уйти, помахала Вениамину рукой. У молодого человека поплыло всё перед глазами, сердце как-то по-особенному застучало. Он подчерпнул в кружку воды из ведра и жадно выпил. Решение принял тотчас же. Сорвал с вешалки пальто, нахлобучил шапку и выбежал из дома, на ходу одеваясь. Он ещё издали выхватил взглядом свою зазнобу. Она с несколькими девушками, вероятно гимназистками, подходила к спуску к реке, чтобы покататься на санях с горки. Там полно было народу, и Вениамин, затесавшись среди людей, наблюдал за ней. Вблизи она была ещё прекраснее.
- Маша, едем со мной! – Окликнул кто-то синеокую Снегурочку. «Машенька», - расплылся в улыбке Вениамин, и остался стоять наверху, пока его Снегурочка на санях с визгом съезжала к реке. И вот она поднимается пешком в гору, волоча сани, ещё больше раскрасневшаяся и подняв голову, своими синими глазами взглядывает, также удивлённо, на Вениамина и, будто растерявшись, выпускает из рук верёвку. Сани съезжают вниз, и Вениамин вовремя успевает ухватить их за изогнутые полозья. Не помня себя от страха и безумной радости, поддавшись искренним порывам естества, молодые люди оказались в одних санях, и Вениамин, с трепетом прижимая к себе Машеньку, вдыхал запах её волос, сплетённых в тугую косу, струившуюся по полушубку.
- Ты поповский сын? – Спросила Машенька, когда вылезла из саней, остановившихся прямо на льду реки, белом от снега.
- Вениамин. – Представился молодой человек, и смутная догадка пронзила его. – А ты, Мария? – Спросил он, мысленно умоляя, чтобы она не оказалась раскольничьей дочкой. Машенька, словно прочитала его мысли, и в её синих глазах промелькнула грустинка:
- Хороший ты, хоть и поповский сын. – Вениамин утвердился в своей догадке, и перед его глазами пронеслась печальная история домов Монтекки и Капулетти. Машенька взялась за верёвку от саней, и Вениамин, опомнившись от видений, коснулся её руки. На мгновение её лицо оказалось совсем близко, так, что безумно захотелось прикоснуться к нему губами. В голове Вениамина что-то вспыхнуло, и от этой непонятной вспышки в глазах потемнело, он отшатнулся, непроизвольно взмахнул руками, будто собираясь упасть навзничь, но почувствовал себя в крепких объятиях Машеньки, державшей его за талию.
- Ты чуть не упал. - Донёсся до сознания её голос. – Но я тебя поймала. Эй, у тебя всё в порядке?
- В порядке. – Ответил Вениамин и, пользуясь случаем, как бы в благодарность, обнял свою Снегурочку. Её запах, такой дурманящий и прекрасный, окончательно проник в его мозг, заполонил всё пространство внутри головы. Они поднимались в гору, будто Адам и Ева, вкусившие запретного плода, надеясь, что в весёлой толчее никто не разгадает их маленький секрет, который они держали, крепко сомкнув ладони и для маскировки прижавшись плечом к плечу, волоча сани за
