Они договорились, что будут писать друг другу записки, и складывать их в дупле дерева, что стоит на дальнем от гимназии конце сквера. Возле этого же дерева они первый раз поцеловались, укрываясь в его тени от любопытных глаз.
Так незаметно пролетело полгода, пока над Вениамином не повис роковой, как теперь уже казалось, приговор. Ему надлежало отправляться в Киев, в духовную семинарию для обучения и продолжения дела своих предков. Душа Вениамина была в смятении. Он до последнего момента боялся признаться Машеньке, что скоро её покинет. Что станет с ними тогда? Машенька словно чувствовала его страдания, и не спрашивала, во всём доверяя своему милому.
И вот настал день, когда оттягивать неизбежный разговор было больше некуда. Вениамин взял свою любимую за руку и повёл в бор, что за вокзалом, подальше от любопытных глаз.
- Я уезжаю… завтра, на три года, в Киев, учиться… - Слёзы стояли комом в горле и мешали говорить. Голос Вениамина дрожал от напряжения. – Это решено. Я не могу ослушаться.
Мария стояла, окаменев перед неизбежностью. Её Венечка уезжает. Целых три года… Мария охнула и, уткнувшись в грудь своего любимого, зарыдала в голос, содрогаясь всем телом. Вениамин обнял её, и его слёзы текли Машеньке в макушку, в копну таких родных, цвета пшеницы волос. Они то плакали, то брали друг у друга обещания писать письма каждый день, снова плакали и клялись в любви и верности на всю жизнь. Это был их последний день, и они вместе наблюдали, как он медленно таял в ночи, укладываясь своим жёлтым диском за рекой, и лишь когда последний луч мелькнул за деревьями, обречённо побрели по домам.
- Знай, что я люблю тебя, что бы ни случилось. Дождись меня. Слышишь? Мы что-нибудь придумаем. – Сказал Вениамин возле Машенькиных ворот.
- Я люблю тебя, милый. Береги себя! Я буду молиться за нас. – Сказала Машенька, исчезая в темноте за воротами своего дома.
Всё решено. Ничего не изменишь. Но как вынести это расставание? Машенька бросилась на свою кровать и, зарывшись в подушках, прорыдала всю ночь, забывшись под утро. А Вениамин шёл к своему дому, и изо всех сил сдерживал себя, чтобы не завыть в голос. Ему хотелось грызть землю, он даже думал, как изувечить себя, но когда поравнялся с храмом, в котором ему предстояло служить, перенёс на него всё своё страдание и начал дубасить по стене кулаками. Стена была толстая, и казалась безразличной к чувствам Вениамина. Это ввело его в ярость, и он колотил до тех пор, пока не упал перед ней, обессиленный, на колени, упершись лбом в её каменную твердь. Стена храма будто впитала в себя его страдание и, почувствовав опустошение, он пошёл домой готовиться к отъезду.
***
Машенька не выдержала и, нарушив обещание, всё-таки пришла на вокзал. Она хотела хоть ещё разок взглянуть на своего любимого, издали. Когда поезд тронулся, Вениамин заметил на медленно проплывающем мимо окна перроне её бледное, осунувшееся лицо. Его сердце сжалось в невыносимой тоске. Когда поезд ускорился, оставив позади Машеньку и родных, Вениамин уткнулся в подушку и зарыдал.
В первый год они писали друг другу почти каждый день, но за месяц до окончания первого курса, письма от Машеньки прекратились. Вениамин, почувствовав неладное, выпросился у начальства и родителей в отпуск. По приезде он узнал, что его Машеньку выдают замуж за какого-то купца, второй гильдии. Свет померк для Вениамина. Он проходил в отчаянии несколько дней, в надежде увидеть свою любимую и украсть, если она согласится. Но девушек на выданье в те времена стерегли очень строго, и Вениамин, уезжая, дал себе обещание никогда больше не возвращаться в этот город.
Через три месяца он получил письмо, где размытыми от слёз буквами было написано всего несколько строк:
«Любимый, меня выдали замуж против моей воли. Я хотела повеситься, но меня спасли, и не выпускали из дома, когда ты приезжал. Жизнь моя кончена. Прости. Прощай. Не пиши больше, письма всё равно перехватят. Моё сердце всегда будет с тобой. Люблю как прежде и молюсь за тебя. Мария».
Годом позже Вениамин узнал, что Машенька умерла родами. Часть его души в тот же миг умерла вместе с ней.
Глава 9. Кинешма 2003, январь 2011.
Помню, как возвращалась домой, в Кинешму, через несколько счастливых лет отсутствия. Незадолго до этого меня начала посещать лёгкая ностальгия по нашим лесам, напитанному росой трав запаху летнего утра, белому хрустящему снегу. Ненадолго и вскользь. Но даже по этим, едва заметным признакам, я поняла, что соскучилась. Перебирая в уме прочитанное у классиков о ностальгии, глядя в окно на проносящиеся мимо пейзажи, я размышляла, что же для меня родина. Я думала, что выйдя из вагона на привокзальный перрон с первым глотком воздуха смогу, может быть, это ощутить, но чуда не произошло. При беглом взгляде на город ощущалось некое, тогда я не могла это объяснить точнее, отсутствие жизни. Возникшая в голове ассоциация – лежащее на полу мёртвое тело, несколько минут назад ещё бывшее каким-нибудь Иваном Ивановичем, вдруг переставшим дышать, но ещё не остывшим и сохранившим подвижность чресел. Кто или Что теперь Иван Иванович? Или просто Оно – тело? А как же Душа? В сознании близких он ещё живёт, затрагивает тонкие струны переживаний, а по факту, суровому и не умолимому – медленно окоченевает и разлагается – пока ещё без отвратительного запаха, который бы не оставил даже капли сомнений, что человек скорее мёртв, чем жив.
Многое подверглось переоценке – люди, события. Одно порадовало – мои друзья! Мои друзья – самые прекрасные люди в этом городе, и они подтвердили, что вопреки всему, они, как прежде – живые!
Меня потянуло к моему старому дому, и естественно, к нашей заброшенной колокольне – обладавшей неким магнетизмом. Подходя к ней, я увидела Мишку и ещё одного парня, с которым они разбирали старые сараи рядом с колокольней. Надо сказать, что Мишка или Ленка из уст близких друзей звучит как-то по-особенному, интимно, что ли, и не ассоциируется для меня с отсутствием воспитания. Оказалось, что мой друг, художник, к которому я испытывала очень тёплые чувства, осуществил свою мечту и стал настоятелем некогда заброшенного и превращённого в котельную храма.
- Пойдём, я покажу тебе, что мы уже сделали! – Просто, но не без гордости сказал Михаил, и потащил меня внутрь храма. - Вот тут мы уже проводим службы, смотри, вот это всё я расписал. И Царские врата выпиливал лобзиком. А иконы? Частично мне достались от Епархии, а некоторые иконы бабушки
