- Привет, - начинаю с порога и протягиваю Андрею конверт. - Вот!
- Что это? - вполне справедливо настораживается он и подозрительно прищуривается.
Обожаю, когда он так делает, но сейчас, чувствую, будет скандал.
- Это деньги, - говорю.
- Откуда? - он заглядывает в конверт и спрашивает, точно зная ответ. - Юра...
- Только не ругайся, пожалуйста! - опережаю я. - Не надо! Все, дело сделано! Я сам так решил! Я уже взрослый, и могу распоряжаться своим имуществом! И Руслана не ругай, да, это он мне помог все провернуть... Не важно! - я подхожу, касаюсь его плеча и говорю то, что обязательно надо сказать сейчас. - Все нормально, пап, правда! Я так решил, не злись!
Его, конечно, выбивает от слова "папа". Вышвыривает на фиг из обстановки. Он просто дар речи теряет на какое-то время и смотрит на меня, как будто я ангел и явился к нему прямиком с небес. Он прислоняется к стене, как будто ноги не держат.
- Это не должно было тебя задеть, Юр, - говорит он. - Я не хотел, чтобы тебя коснулось...
- Ты моя семья! - отвечаю. - И Влад моя семья! Я вас никогда не брошу, и если могу чем-то помочь, то сделаю это. Подумаешь, квартира! Сейчас самое главное - чтобы Влад поправился, а с моим будущим потом решим, до фига еще времени.
- Я не знаю, что сказать. Просто слов нет...
- Спасибо подойдет, - улыбаюсь.
Мы ложимся спать на надувные кровати, среди голых стен с дешевыми тусклыми обоями. Все поменялось. Поменялось за какие-то считанные дни. И теперь только педантичный порядок в вещах Андрея напоминает, что это все еще наша жизнь. Отец отвернулся к стене и усиленно делает вид, что спит, или пытается уснуть. Наверное, правда пытается, ведь спит он в последнее время из рук вон плохо. Еще пытается работать, делать какие-то заказы, и тогда на него приходится ругаться. У Влада это получалось здорово, он парой увесистых предложений умел заставить Андрея отложить ноутбук и передохнуть. У меня не выходит. От меня проще отмахнуться. Но сегодня я сделал кое-что, чего отец не сможет изменить. Это было не его решение, а мое, и я, не скрою, горжусь собой. Лежу в темноте маленькой квартиры и горжусь. Я не верю в то, что Влад восстановится - слишком сильно на меня действует его вид, но все равно, я уверен, что не зря продал квартиру. Ведь отец тоже продал свою. Он, не задумываясь, перекроил свою жизнь, отказался от комфорта, которым так дорожил, ради любимого человека. Я бы хотел, чтобы меня кто-то так же любил. Я бы хотел сам уметь любить так же. Отчасти поэтому и настоял на своем.
- Ты спишь? - спрашиваю, хотя почти уверен, что знаю ответ.
- Нет, - подтверждает мои догадки Андрей.
- Расскажи о своем отце? - спрашиваю почти неожиданно даже для себя.
Вопрос как будто сам вырывается, минуя все предварительные аналитические преграды в моей голове. Конечно, я кое-что знаю от Влада, но мне интересно услышать все от Андрея. К тому же, я надеюсь увести его из настоящего, а куда еще уводить, если будущее совершенно не известно. Он поворачивается, смотрит какое-то время в потолок, потому начинает.
- Отец был военным летчиком. Был очень строгим, особенно в вопросах порядка. У нас в доме была армейская дисциплина. Если он обнаруживал у меня в шкафу неаккуратно сложенную футболку или носки не на той полке, мне сразу влетал наряд вне очереди - серия отжиманий или подтягиваний. Обязательный подъем в шесть утра, зарядка и пробежка. Если я плохо гладил себе рубашку или брюки в школу, тоже отжимался. Но, не смотря на военные привычки, папа был классным. Всегда водил нас с мамой в зоопарк или на аттракционы, мы ходили в походы. Я его безумно любил, смотрел как на героя, а его форма для меня была почти предметом поклонения. Он несколько раз брал меня с собой на аэродром, и там я всегда приходил в восторг от самолетов. Я мечтал стать летчиком, как отец. Я мечтал пойти в армию. И лет с двенадцати, когда начал понимать, что со мной что-то не так, самым большим моим страхом было, что меня не возьмут на службу. Потому что тогда я не мог просто забить в Гугле "Почему мальчику не нравятся девочки". Я не мог ни у кого спросить и даже в библиотеке не мог найти информации. А потом стал ловить разные слухи, то там, то тут, как бы невзначай что-то спрашивать. И выяснилось, что гомосексуализм - это вообще болезнь и почти преступление. Мне даже кошмары снились, что вот я прихожу в военкомат, на меня смотрят и пишут: "Не годен" и даже причину не указывают, потому что стыдно о таком писать в официальных документах. Но все же я надеялся, что никто никогда не заметит, изобретут какое-нибудь лекарство, и все встанет на свои места. - Андрей замолкает, как будто не может надышаться воспоминаниями, потом вздыхает тяжело и продолжает. - Когда отец погиб, для меня мир рухнул. Как будто погасили свет. Я блуждал в темноте своих терзаний, и он всегда был для меня маяком. Не стало его, не стало света. И я потерялся. Я стал таскаться по сомнительным квартирам со странными компаниями. Я начал пить, и черт знает, как мне удалось выбраться. Наверное, из-за мамы.
- Как думаешь, - встреваю, воспользовавшись паузой. - Если бы твой отец узнал о тебе, он бы тебя принял?
- Думаю, нет, никогда. Не потому, что он был плохим, и он не был. Просто геев тогда не существовало. В их реальности, понимаешь? Был гомосексуализм как непонятное, чуждое советскому менталитету, то ли движение, то ли криминальное увлечение, то ли заболевание. Но геев в нашей стране не было. По крайней мере, в той стране, в которой жили мои родители. Это как рассказать кому-то сейчас, что ты
