Совсем недавно я начал бриться, часто резался и морщился потом от едкого одеколона. А тут ещё друзья говорят, мол, в зеркало погляди. Ну не красавец, что тут сделать, вот только избраннице надо как-то соответствовать, а как?
Жёлто-бежевый галстук в мелкую клеточку я купил в «Лейпциге» на Ленинском, там же, отстояв очередь, мы вместе с отцом урвали модную нейлоновую рубашонку и кримпленовые штаны, а он ещё кряхтел, что так дорого и так долго, и завтра ему раньше всех вставать на работу. В обувном на Гвардейской по случаю выбросили сингапурские чёрные ботинки – купили каждый по паре, правда, у обоих натёрло пятку, и пришлось потом раскошелиться ещё на лейкопластырь.
Мозоли заживали медленно, словно намекая на сравнение с душевными муками, которыми я был всецело занят с некоторых пор.
Вознесенский и Пастернак не давали покоя ни днём, ни ночью, а Блок так просто запомнился весь и сразу в виде одного большого тома, без повторений и заучиваний. И даже старый пройдоха Шекспир то и дело донимал сонетиками, которых - ни много, ни мало – сто пятьдесят четыре, и почти каждый о ней, обо мне, а чаще всего хотелось бы – о нас…
“From you have I been absent in the spring…”
Плюс Гамлет, Ромео, Лир и Ричард Третий в смешении нравов и страстей.
«Зачем ты всё это читаешь?» - спрашивал непонятливый Яра, хотя ему самому предстояло учить монолог датского принца по английской литературе так же, как и мне. Просто ему это надо было делать, боясь отцовской порки, а мне потому, что Кэт, странная Кэт уже всецело распоряжалась мной, сама ни о чём подобном даже не ведая.
Надо бы сводить её в театр, на худой конец – в кино, но КАК? Эдак подрулить, вальяжно распахнуться:
«Я тут два билета достал, рванём посмотрим…»
Но зеркало неумолимо: смотришь в него - Киса и есть, никуда не деться: не мужик, а пусик пушистенький, хоть в кримплене с галстуком, хоть без него.
Случай представился как-то сам собой, без лишнего напряжения. Литераторша Людмила Кирилловна всю последнюю четверть занудствовала, что надо бы, мол, посмотреть всем классом «Войну и мир» Бондарчука аж в четырёх сериях, но только к концу мая разродилась билетами на дневной сеанс в совсем не близкий кинотеатр «Черёмушки», куда и отвезла нас на метро, строго следя за тем, чтобы отдельные личности не воспользовались шансом улизнуть по дороге.
Когда мы входили в зал, свет уже начал гаснуть, и нам ничего не оставалось, кроме как занять первые попавшиеся свободные места. Миха шлёпнулся ряд на восьмой, я следом за ним, и совершенно неожиданно обнаружил рядом со мной Кэт, спокойно смотрящую на экран, где разворачивался один из маленьких сюжетов «Фитиля».
Потом началась первая серия, сидели мы тихо, и я даже пытался вникать в суть, но её локоть... касался моего, и это было настолько важнее, чем кино, что никакие Болконские и Безуховы не смогли бы тогда переубедить меня.
Когда дело дошло до Аустерлица, Кэт вдруг сказала:
«Смотаемся?»
Язык повернулся с трудом:
«Давай...»
Улучив момент, чтобы в зале было потемнее и литераторша нас не вычислила, мы пробрались к выходу, и оказались в чудесном солнечном дворе, который ослепил нас и свежей зеленью, и неожиданной свободой. Миха увязался с нами, он прищурившись глазел на всё вокруг и пытался сориентироваться на местности.
Рядом гуляли по бульвару какие-то люди, но меня вдруг почти убила такая простая мысль: а что делать? Не в том смысле, что делать глобально, в дальней перспективе, а что надо сделать вот сейчас, когда ОНА рядом? Спасительная городская афиша нашлась почти сразу, у остановки автобуса.
«Сейчас посмотрим – так... в «Тбилиси» дают «И дождь смывает все следы». ФРГ, и сеанс через пятнадцать минут. Поехали!» - почти скороговоркой выдаю я, и, словно устав от тяжкого труда, мы пытаемся догнать уходящий лиаз сто тринадцатого маршрута, но водитель оказывается добрым малым, или ему тоже нравится красиво бегущая в зеркале стройная Кэт, и мы втроём плюхаемся на переднее сиденье, пытаясь отдышаться. У метро вежливый Миха прощается и выходит, и мы остаёмся вдвоём...
Темнота кинозала и крутой сюжет про убийство возлюбленной, да ещё пара интимных сцен делают из меня нахала: я весьма бесцеремонно беру её ладонь, но мелкая дрожь и почти озноб возвращают меня на место. Но – чудо – она не против... Её рука остаётся в моей, она такая мягкая, а пальцы такие длинные, а наши плечи столь близки, что с каждой минутой я чувствую напряжение: да, это почти электричество! И время неумолимо: фильм кончается, публика покадает зал, встаём и мы, но держимся друг за друга, словно дети в саду, построенные парами.
«Погуляем?»
«Погуляем...»
На Новочерёмушкинской – предлетье... Берём у мороженщицы эскимо за одиннадцать, медленно жуём среди нежных липовых и тополиных листьев, среди уже плотной газонной травы, смакуя холодную сладкую плоть... Опять молчание – что делать?
Голос побеждает ватный язык, он звучит так громко, что прохожие бросают неравнодушные взгляды: мужики откровенно пялятся на Кэт, женщины сочувственно смотрят на меня, но меня уже не остановить.
«В наши окна, щурясь, смотрит лето,
Только жаль, что занавесок нету,
Ласковых, весёлых, кружевных...»
Зря, что ли, я тяжёлые тома перелистывал? Меня часов на десять хватит стихи тебе читать, Кэтище, только слушай. И юбочка твоя чёрная, чуть повыше колена, и блузочка беленькая, вся на ветру, и лодочки почти без каблучков - просто ступают рядом с моим словом. Собирались-то в культпоход – светлый верх, тёмный низ, преподавателей ублажать, а тут у нас май, понимаешь...
Время послушно, оно зависит от нас: перейдём Нахимовский, ускоряясь под жёлтый, неспеша продолжим шаг на Кржижановского, где стоят трамваи, и их десятки, и в их красном оттенке вся улица. Что-то там случилось, движения нет, и мы идём вдоль их бортов, ступая по чахлой путевой траве и по булыжнику, обрамляющему повороты и стрелки. И Кэт говорит:
«Ой!»
И глядит себе под ноги, а там белые лепестки черёмухи, и мы ступаем прямо по ним: маленький шаг - она, шаг побольше – я. Но если посмотреть наверх, увидишь свод из веток с миллионом цветов, на которых и пыльца, и шмели, и пчёлы – своя счастливая жизнь. ЧЕРЁМУШКИ!
«Смотри, как красиво...»
Она прижимается ко мне, и вдоль этой живой галереи мы идём осознанно медленно, такое впечатление, что мы одни во вселенной, и пустые трамваи – просто свидетельство этого.
О, порыв ветра! Он один способен сбросить столько лепестков нам под ноги, что нам
