Обидно бывает, ведь правда: как они не поймут, что я привыкла к ним, что я не хочу оставаться одна? Мыши – теми ненадолго развлечешься; дрозды, конечно, интереснее: клюет ягодки под кустом, беды не чует; и тут главное – не спугнуть, не зашелестеть травой; прыг – и он в моих зубах. Вот это настоящая охота! Да и вкусен, паршивец. Почему люди их не едят? Наверно, поймать не могут, шибко неуклюжи. Зато у них много занятных вещиц. Про лопату, вилы и грабли я уже рассказала. Еще у них есть посуда, из которой они едят. Будто лапами нельзя! Или их морды в миски не входят? Шкуры свои – на их языке это одежда – они умеют снимать на ночь. Как они умудряются надевать на себя несколько шкур? Хотя зимой в них, я думаю, очень тепло. Вот с них-то можно драть по три шкуры! Да, самое главное: у них есть те-ле-ви-зор! Вот это штуковина! Этот ящик чаще бывает пустым и черным, но иногда он оживает, и в нём ходят такие же люди, как Бабушка и Дедушка, только маленькие. Смех, да и только! Но я люблю на них смотреть. Мне иногда кажется, что я понимаю, о чём они говорят.
Бабушка и Дедушка любят меня. Они говорят всем, что я хорошая, что никогда не клянчу и не ворую еду. Это правда. Если меня забывают накормить, я, конечно, требую внимания особым звуком, этаким рычащим воем. Иногда я обижаюсь и на два-три дня ухожу из дома. Я не злопамятна, но мстить умею. Когда один Бабушкин гость ударил меня ногою, я выбрала его шарф из нескольких других по запаху, стащила его с вешалки и обгадила. А тех, кто ласкает и угощает меня, я помню очень долго. Дедушка как-то сказал, что мой взгляд кажется ему очень умным и осмысленным, будто я вот-вот заговорю.
Но всё это в прошлом. Воспоминания вмиг пронеслись в голове. Какой-то негодяй закрутил верёвку вокруг моей шейки. Он подманил меня колбасой, и теперь мне плохо, душно… Он хочет убить меня, Фанту, за то, что я чёрная. Я это чувствую. Ай, как больно! Бабушка, Дедушка, милые, спасите!
СНЫ УМЕРШИХ
Сон 1
ДВЕРЬ
И отворилась дверь, словно отворилось пространство. Я увидел два лунообразных изгиба средь зелёных полей, пересечённых светлыми волнами. В середине главного поля темнела впадина с неровными, будто рваными краями. Тусклый свет лился ниоткуда; тень, рождённая странным зигзагом некой возвышенности, напоминала приготовившуюся к прыжку дикую кошку. К несуществующему горизонту уходили ломаные горные хребты, подпиравшие вершинами мрак, а у подножий поросшие лесом.
Я сделал шаг. Под моей ногою хрустнуло лунное блюдце; звенящий звук, приглушённый травами и листвою, вскоре утонул в неподвижном воздухе. Луна засмеялась; смех этот звучал неестественно над глухими просторами. Деревья качнулись, горные хребты зашевелились, а впадина стала шире.
Я сделал ещё шаг. Луна свалилась за линию горизонта; всё мрачное, все тени и изгибы растворились в глади полей, а светлые волны, избороздившие их поверхность, потемнели. Свет, и без того тусклый, почти померк, начав таять в пустоте, окутанной таинственным очарованием.
Я сделал третий шаг. Я стоял теперь почти на краю страшной впадины. Свет совсем погас, поля пропали, не стало ни горных хребтов, ни деревьев; исчезло всё, испарилось и очарование. Остались только я и впадина.
Я сделал последний шаг – шаг в пропасть. В бездне, то красной, то чёрной, жарко пылал ад. Огонь охватил меня, спалил волосы, обуглил кожу, сжёг глаза. Я ощупью двинулся вперёд, умирая от боли.
Вдруг хлынул ливень, погасивший адский огонь; он омыл мою горящую голову, он влился в мои глазницы, и под ласковыми струями в них вновь выросли глаза. Вода впиталась в обугленную кожу – и новая кожа, розовая и упругая, покрыла моё исстрадавшееся тело. Почувствовав прилив сил, я огляделся по сторонам. Кругом чернела пустота, а прямо передо мною оказалась дверь.
Я отворил дверь, словно отворил пространство, и увидел два лунообразных изгиба средь зелёных полей. В середине главного поля темнела впадина с неровными, будто рваными краями. Тусклый свет вдруг ринулся ниоткуда; во всём разлилось таинственное очарование.
Я сделал шаг…
Сон 2
ДОКТОР
Добрый вечер, я! Я рад ощущать себя, я счастлив тем, что я есть. Сегодня я стану молчать о том, что умираю.
Но сейчас мне хорошо! Вот доктор Иван Степанович несёт мне стакан холодной воды, которая, наконец, охладит мой воспалённый мозг. Иван Степанович гениален, солнце сияет в его глазах; и ещё я знаю, что он никогда не умрёт. Вчера я попробовал убить его, но у меня не получилось. Мне стало жаль человека, недавно спасшего мне жизнь: три дня назад я в приступе безумия шарахнулся под поезд. Тяжёлые колеса переехали меня, но я остался живым. Не верите? Хотите, я сниму галстук и покажу вам шею?
Теперь по ночам мне снится цирк, под куполом которого я кручу сложные трюки – долго, мучительно, до полного изнеможения. Вдруг в нос ударяет запах розового букета, а запах роз мне противен. Я падаю в оркестр и вижу, как дирижёр бьёт валторной по ногам музыкантов. Скверный сон. А ведь я пожелал себе доброй ночи. Так сотвори же чудо, о накрахмаленный доктор, почисти мои мысли, вправь мой ум и вытри слёзы!
Утром мне сказали, что я содрал войлок, которым была обита входная дверь, и съел его. Я смутно помню нечто подобное; я будто отражался в мутном зеркале; оно где-то здесь, это проклятое зеркало! И пусть оно не смеётся надо мною, я не боюсь увидеть своё отражение!
Приснилась ещё каменная кафедра с именем несуществующего бога Камбриса и дикий смех в ущелье, над которым возвышалась эта кафедра. Да, теперь я вспомнил всё.
На рассвете я изорвал зубами простыню, искусал в кровь губы и измазал кровью подушку. Захотелось шампанского, и почему-то из Норвегии. Потом подумалось, что Норвегия далеко, а мне пора умирать. Значит, мне надо в церковь.
Вот бы мне вернуться в тот величественный храм на высоком
