Ай, молодец! Пространство тоже необъяснимо. Пространство – это не обязательно космос. Подумаешь, открытие: пространство, в котором вертятся звёзды и планеты! Как свёкла с морковкой в борще, ага! Это в твоей башке теперь пьяная глупость вертится. Наша Земля тоже мотается, будто молекула картошки в бульоне? Космос, понимаешь ли… А промежуток между нашими креслами – это тоже пространство? А оно какое? Нешто космическое? Вон куда тебя понесло: пустота! Пустота между креслами? Ладно, будь по-твоему. Будем условно считать, что пространство – это пустота. А пустота что, не трансцендентальна? Дай мне понятие пустоты, профессор мой безмозглый. Не можешь? Вот и я не могу. Ты представь, что пустота – это когда вообще ничего нет, и тебя самого нет; и получается, что даже представить отсутствие всего и самого себя просто некому. Представил? Я пробовал, когда трезвый был, так и то едва мозги не порвал. Трудно представить, что ничего нельзя представить. Это я сам придумал. Ума у людей не хватает; оттого вся эта срамота и трансцендентальна.
Слушай, меня трясти начинает, как вспомню, сколько истин и предположений нарожали разные философы. Да хоть тот же Кант. Страшно помыслить: вокруг нас пустота, нас тоже нет; однако нам почему-то кажется, что мы есть, и всё вокруг есть. Ты уверен, что мы всё это видим и чувствуем? А если глаза врут нам? Если нос даёт мозгу неверную информацию? Если уши слышат не то, что есть на самом деле? Может быть, ни глаз, ни носа, ни ушей у нас нет? Вдруг в реальности мы бестелесны – ни рук, ни ног, ни головы, ни этого… всего остального? Представить страшно, аж волосы дыбом! Чего ты смеёшься? Тебе кажется, что тебе смешно; а тебя нет, и никому не может быть смешно. И волос не то что дыбом, а вообще их нет. Ни одного волоса нет! Сам ты лысый! Ни одного лысого нет, и ни одного волосатого тоже нет! Никого нет, ничего нет! Не смей смеяться, смеха тоже нет! Он тоже трансцендентален!
Тьфу ты, пень берёзовый! Я всё о главном, а ты уже о центральной нервной системе. Умойся слезою, материалист! Смех – это звук, а звук – это сотрясение воздуха, а воздух материален. Хорошо! Согласен! Но это мы с тобой насквозь просвещённые; а древние люди, например, не знали, что дышат воздухом, он для них не существовал. Это уж потом появились химики, физики и прочие телепузики. Всё изучили, всё объяснили и – на тебе! Воздух! Бери, дурак, и дыши! Так в будущем какой-нибудь химик откроет химический состав времени, выведет атомную формулу пространства. Смейся, смейся! Физика соединится с философией; учёные начертят график необходимости, синусоиду причинности, параболу возможности; взвесят чувства на весах, измерят смех каким-нибудь смехомером. И не останется ничего трансцендентального. Всё станет известным и материальным. И наступит тоска зелёная... Такая была у меня полчаса назад, когда мы допили вино, а за новым бежать было лень. Теперь пришла охота: так и быть, принесу бутылочку.
Давай выпьем. И не хнычь! Время ещё нельзя лизнуть, а пустоту пощупать. И слава богу! Лучше наливай себе и мне. Будем здоровы! Я только спрошу тебя напоследок: понял ли ты, зачем я завёл разговор о трансцендентальном? Точно! Ум свой решил показать от нечего делать! Однако я поболтал языком – и успокоился; почувствовал себя философом – и потешил душеньку; побыл полчаса лектором – и выпустил из себя лишнее словоблудие. Это тоже полезно. Иногда нужно излить словесные помои в чужие уши. Утешить себя подленькими, тёпленькими, шкурными мыслишками: дескать, я умён, пёс меня укуси, и у меня есть возможность дальше умнеть. За это не грех ещё выпить, ибо истина в вине. Наливай!
МЕШОК ДЛЯ ДУШИ
Ночью ко мне пришла Марина. Как всегда в последние недели – в белом платье, с взлохмаченными волосами и опущенными веками. Она целовала меня и гладила своими шелковистыми ладошками, а я всё старался заглянуть в её глаза. Но Марина упорно жмурилась и не поднимала веки.
- Посмотри на меня, - просил я её.
- Нельзя, милый, - мягко отвечала она.
Но я настаивал. И тогда её длинные ресницы резко поднялись над двумя кровавыми впадинами…
Я весь день бродил по городу, не понимая, куда и зачем иду. Голова казалась пустой, но жутко тяжёлой. Тело существовало и двигалось отдельно от души, словно живой мешок, наполненный обременительной плотью. Душа будто испарилась и улетела за вечностью.
О вечере и ночи в памяти остались жалкие обрывки, красовавшиеся яркими лоскутками среди обширных провалов. Видимо, я всё-таки напился пьян, потому что сидел в каком-то ресторане и орал на весь зал.
Конечно, начальным звеном в цепи ночных приключений стала неожиданная и нежелательная встреча с опустившимся, дурным Ваней Сигарой. Он вывалился из дешёвого кафе почти в мои объятия, узрел моё лицо и полез обниматься. Он называл меня «красавчиком», а я не могу терпеть это прозвище. Поэтому я оттолкнул Ваню. Он отшатнулся, но вскоре вернулся на прежнюю позицию. От него смердело нечистым телом; в дыхании чувствовался дорогой коньяк, несколько капель которого приходились на два-три штофа утренней и дневной водки с добавлением кучки несвежих яств, варящихся в гастритном желудке. Было видно, что Ваня внезапно разжился денежками. Такие случаи иногда происходили в его богатой жизни – жизни алкоголика, гуляки и мелкого афериста, то
