Жилось ему весьма недурно: денег хватало, а на уважение было наплевать. Но однажды весёлая жизнь внезапно кончилась. Некий дядечка, которого Дербендюль подверг ограблению, вынул из кармана револьвер и приказал злодею снять штаны; затем он ударил тросточкой в его лоб – и злосчастный Дербендюль надолго затих, распластавшись на пыльных булыжниках. Его застывшее лицо глядело вниз, тогда как руки и ноги в беспорядке разметались по сторонам, и даже уши удивлённо торчали врозь.
В больнице доктор Пудрет, заполнявший историю болезни Дербендюля, едва не катался по полу от гомерического хохота. Сей достойный эскулап родился в Одессе, и оттого был смешлив не в меру. Он совал исписанный лист в руки доктора Чернолобика, своего друга и коллеги, а сам продолжал заливаться смехом:
- Дивись, Чернолобик, яке цикаве имя – Дербендюль! Це ж морда жидивська, до ворожки не ходи! Га-га-га!
- Вже не той це Поганий Дербендюль, памятаешь, шизофреник з еврейського поселення? – нахохотавшись, спросил Чернолобик.
Пудрет и Чернолобик вспомнили об эпидемии инфекционной шизофрении и забушевали пуще прежнего. Дело в том, что несколько лет назад их клиника оказалась переполненной заразными шизофрениками. Почти все они были евреями с городской окраины. Их болезнь отличалась высокой тяжестью. Мощь человеческого разума рушилась при вторжении вирусов, расщепляющих мозг; мозг превращался в жидкость и вытекал с мочой. Угасание интеллекта сопровождалось бредовыми стихотворными фразами, которые повторяли все пациенты: «Водке место на столе, мозгу место в голове». И ещё все больные восклицали будто заведённые: «Будь проклят Поганый Дербендюль!». Эта эпидемия выбила из колеи и загнала в тупик всех врачей и учёных в городе. Когда почти все евреи умерли, болезнь сама собою сошла на нет. Ни её причин, ни мер борьбы с нею никто так и не нашёл. Зато вскоре обнаружился тот, кого называли Поганым Дербендюлем. Как же его ругали горожане!
- Умри, калоподобный! – визжали на него из каждой подворотни.
- Ты моего брата убил, гнида! – вопил некий Амфидер.
- Ты мне вместо десятки куклу подсунул! – кричала торговка овощами.
- Анафема на земли и на небеси-и-и! – уныло тянул поп.
Поганый Дербендюль метался по городу и рвал на себе волосы. Серая муть поднималась со дна его несчастной души и заливала горло едкою жижею. Дербендюль чувствовал себя очень скверно в такие минуты; его тошнило несвежею икрой и тухлою осетриной.
- Сжальтесь, люди, плохо мне!!! – хрипел он, изливаясь чревом наземь.
- Плохо ему, жиду пархатому! – ворчал старичок Дордын Пуп, изучая изверженные массы. – Икру с осетриной жрёт, паскуда, и ещё плохо ему!
Теодор Маркин, он же Пушистый Зайчик, вновь крутит синематографический аппарат. Ясности ради добавлю к сказанному: наш капитан Дербендюль и есть тот самый Поганый Дербендюль. Но это в прошлом.
- Верно говорю, ни одна шлюпка не влезет в этот фужер! – повторил Дербендюль.
- Бросьте ей спасательный круг, капитан! – посоветовал помощник.
- Вы пьяны! – отозвался Дербендюль. – Всякие грязнули лапают этот круг нечистыми клешнями, и вы в их числе, друг мой. А знаете, сколько стоит это виски? Когда узнаете, тут же покаетесь за ваш совет. Ишь чего надумали – кидать в благородный напиток всякую гадость!
А муха тем временем уже нализалась из капитанского фужера. Ей стало легче. Она блаженно плавала на спине и улыбалась во всё лицо. Так в прежние века улыбались куртизанки и альфонсы.
Теодор Маркин, он же Пушистый Зайчик, снова уступает моей просьбе и останавливает синематографический аппарат. Так надо, коль уж разговор зашёл о куртизанках и альфонсах.
Так вот: почти все знают, что женщины лёгкого поведения любят шампанское и суп из акульих плавников, но мало кто изучал гастрономические пристрастия альфонсов. Истинно говорю вам: всякий альфонс, пребывающий в пасмурном настроении, со вкусом поедает жульен из шампиньонов и свежие авокадо; весёлый же альфонс смакует артишоки и устриц, недавно изловленных. Их никто не ругает за извращённый вкус. Их ругают за то, что они есть явление ненормальное, как и куртизанки. Они не знают, какие чувства испытывает скрипка, когда ею забивают гвозди в стену. Им не покажешь на пальцах теорию неискренности меркантильной любви. Вы мне не верите? Тогда почувствуйте это сами, рискнув, например, заткнуть клюв кукушке, или попросив рассказать немого Герасима о богатстве русского языка. Нет! Вы не понимаете меня, как человечество не понимает состояния несчастного Дербендюля.
- Ха-ха! – скажет куртизанка.
- Хи-хи! – подхватит альфонс.
- Ку-ку! – прокричит кукушка.
- Му-му! – замычит немой Герасим.
- Не нужна мне ваша грязная помощь, капитан! – заявит пьяная муха и захрапит, повернувшись на бок. А это значит, дамы и господа, что никогда и нигде Дербендюлю не будет приюта: я не дам ему приюта, пусть я и не сочувствую мухе. Тем временем киноплёнка вращается в обратную сторону, потому что её крутит Теодор Маркин, он же Пушистый Зайчик.
Дума 10
РАССУЖДЕНИЕ
Эх, тоска зелёная… Скучно.
Ты не злись на меня, я не жалуюсь; просто заняться нечем; вино мы, как видишь, выпили, а за новым лень идти; от книжек глаза слипаются; прогулки надоели. Беседовать с тобою не о чем. Ну о чём, скажи, можно говорить с тобою? Ты и тверёзый лыка не вяжешь, а вина выпьешь – только зубы скалишь да над учёностью моею потешаешься… Нет, спасибо; отодвинь бутылки; руки свои нечистые отстрани от моего лица. Мне хорошо, язык лишь немного заплетается…
Ты слушай, какое я словцо вспомнил: трансцендентальный! Пьян, говоришь? А я без запинки произнёс. И ещё раз могу: трансцендентальный! Съел? Не помню, где выкопал это слово. Да и какая тебе разница? В какой-нибудь идиотской книжке, не иначе. Писателей-то нынче сколько развелось – хоть отстреливай. Писать ведь можно и о том, о чём понятия не имеешь. Как делается всё умное? Взял я, к примеру, словарь; нашёл красивое, но непонятное слово, узнал значение – и пошёл рассуждать. Вот и о трансцендентальном: ничего почти не помню. Какой-то философ Кант; какие-то цитаты, рассуждения… Муть голубая… Причинность – это одно, необходимость – это другое, а возможность – ещё что-то там такое, пёс его укуси! Это и называется: муть разводить.
Я уже понял, что ты ничего не понял. Тебя замкнуло? Хорошо, объясню. Проще надо рассуждать: где предел понимания, там и начинается всё трансцендентальное. Всё, что не для пустых черепушек. Всё такое, знаешь ли, абстрактное, аллегорическое, гиперболическое… Опять непонятно? Понятно… Я и не удивляюсь. Ну скажи мне, что такое время? Ты говоришь каждый день: у меня мало времени, дайте мне время, я дорожу моим временем. Ты уверенно
