- Пёс с тобой, забирай сапоги! – крякнул он.
Николашка вытащил деньги и со счастливым смехом сунул их в сапожникову жёсткую ладонь. И вновь на сцену явился стеклянный дуэт: штофик пустел, стопочка не успевала просыхать. К опустошению последней за каким-то чёртом примкнул и я. Николашка драл пьяную глотку и сладко корчился – восторг так и пёр из него. Сапожник тоже повеселел; неверными руками собрал свои изделия в короб, взвалил поклажу на хребтину и взял Николашку под руку. Они шли навстречу рождающейся луне, поддерживая друг друга и разлаженно мотаясь в стороны. За ними шагал я, таща на верёвке добрую мою коровку. Она не выражала недовольства, не упрямилась и не клянчила еду, она лишь вертела хвостом и прищёлкивала удалыми копытцами. По пути мы ещё раза три-четыре заходили в кабаки и трактиры, дабы омыть чрево свежей порциею водки. Я не понимал, куда иду; помню только, что будто под моими подошвами чей-то тонкий голос сиротливо всхлипывал стихами: «Я лежу в сыром кювете, проклинаю всё на свете»…
Очнулся я в неизвестной комнате, в чужом доме. Никак не мог понять, где я, кто я и даже почему я. Голова болела до треска в ушах, желудок мурлыкал песню недовольства, поперёк горла стоял неглотаемый ком, твёрдый, как статуя.
- Водочки бы… - слабый и сиплый голос иглою вонзился в ухо. Голос показался знакомым. Ну конечно, вон он, Николашка, высунул рожу из одеяла! Вид моего несчастного спутника, похмельного, неопрятного и немощного, соответствовал состоянию оного: кожа отливала серебристой бледностью, руки мелко прыгали, и лишь нос лоснился помидором. Бедняга редко и шумно дышал, тяжко ворочая головою.
- Водочки бы, - повторил он голосом несмазанной дверной петли. – Машенька, будь ласкова…
И тут на сцену обрушилось последнее явление, и жизнь моя закончилась. Из-под дерюжки на полу вылезла корова и вышла вон; через минуту она вернулась, войдя на задних ногах, тогда как передние были обременены подносом с водкою, хлебом и салом. «Умираю!!! – возопил я мысленно. – Увы мне, убогому! Горячка! Конец! Тру-ту-ту!». А Машенька уговаривала меня, мыча добрым голосом: «Поправься, друг мой!» – и шмыгала носом. Я в ужасе зарывался в одеяло и всей душою умирал под коровьи увещевания. Но страх внезапно прошёл, захотелось выпить и закусить, и я высунулся из моего убежища. Взял стопочку, опрокинул в горло, нюхнул кусочек хлеба с сальцем и отправил сей дуэт также в пищевод. Голове вдруг полегчало, и желудок, возрадовавшись, беззвучно похвалил меня за помощь. Николашка невдалеке глотал стопку за стопкой, наливаясь здоровой краскою. Корова между тем уселась на краешек моей кровати, по нашему примеру тяпнула водки, съела сала, и её лицо принялось озаряться разнообразными улыбками. Тут и оборванец развеселился: он подошёл к Машеньке, обнял, поцеловал, назвал умницей и красавицей; та согласно закивала головою.
Видимо, я сошёл с ума. Но мне стало так хорошо, так весело, как никогда не бывало! В таковом состоянии я пребываю и поныне; вероятно, я обречён на него пожизненно. Однако я ни о чём не жалею: мне хорошо. Так разве это плохо?
Вот почти вся история. С Николашкою я вскоре расстался; Машенька осталась со мною, и к концу описываемого дня мы были дома. В те благой памяти дни я не был ещё женат; в холостяцком быту мне пособляла моя добрая матушка. Познакомившись с коровою короче, она нашла её приятною, прониклась к ней хозяйскою любовью, а меня хвалила искренно. С тех пор, поужинав чем бог послал, я еженощно укладывался на одинокое моё ложе (позднее я вступил в брак и поделил его с красавицей женою), Машенька усаживалась рядом, читала мне сказки на сон грядущий, пела колыбельные – у неё приятное контральто – а потом сладко посапывала на своём топчанчике. Ну так кто теперь возразит мне, что корова не умна, не отзывчива, не обаятельна? Кто докажет, что она не умеет петь и пить водку? Лучше помолчите!
ДУМЫ БЕЗУМЦА
Дума 1
ВЕСНА
Утреннее несмелое солнышко выглядит неуверенно; я ласково смотрю на него, благословляя на весенние подвиги. Чистое голубое небо опрокинуто вверх куполом – оно сияет, не пропуская от горизонта ни единого облачка, оно льётся сверху на ладони, а снизу к ним тянется молодая травка. Руки гладят травку, будто никогда не трогали её; глаза распахиваются широко, будто никогда не видали её; губы слагаются в поцелуйную трубочку и не устают улыбаться. Мелкая птица нежно тычет клювиком в белые цветочки на ветвях преобразившейся яблони; птица не желает трапезничать жуками и червяками – и те живо наслаждаются оттаявшей землёю. Жаль, что они не могут чувствовать её неповторимый аромат. Или могут?
Воздух густ, будто сливки; хрустальные капельки влаги слаще самого дорогого вина; ожившая золотая пчела жужжит весело, как мне кажется; мохнатый паучище лепит невидимую нить к деревянному углу старого дома. Ветерком потянуло; живые зелёные стебли кланяются, словно молятся; жёлтые головки одуванчиков качаются задумчиво; всякая былинка шуршит еле слышно.
Странное ощущение – взлететь хочется. Мне, грубому цинику, хочется летать! Радость обновления, разлитая в природе, передалась мне; напыщенные и затасканные слова о счастье созидательного труда теперь почему-то не кажутся уродливыми; банальная мысль о том, что жить на свете хорошо, в эти мгновения лучше других выражает моё состояние. Странно всё это, необычно…
Идут огородники с грязными лопатами, топчут молодую травку грязными сапогами, ругаются грязно и бесцельно – по привычке. Бегущий рядом карапуз с злою гримасою на личике сбивает прутиком одуванчики. Эти люди портят весну, они мерзки на фоне счастливой природы. От радости моей не осталось уже следа; я погружаюсь в думы о житейских мелочах – ах, как это пошло, как обыденно! Мысль о том, что надо идти трудиться, противна до дрожи. Весна, весна… Эх, чёрт её побери!
Дума 2
СЛОНЫ
Слоны гуляли в джунглях, кушали фрукты, купались и грелись на солнышке.
В это время в Москве некий известный музыкант сидел за роялем, извлекая нежные, прекрасные звуки из сего великолепного инструмента.
Слоны наслаждались жизнью в джунглях.
Почитатели музыки, заполнившие собою зал, с благоговением внимали бесподобной игре музыканта – то волновались, то грустили, то радовались, то плакали.
Слоны улыбались друг другу под шелест южных трав.
И все были на своих местах – и слоны, и почитатели
