И вот теперь я жив только внешне; моё нутро мертво; мою душу высосала адская пиявка. И имя ей – Диана. Она тоже убийцею была. Теперь она спокойна, как и я спокоен за неё. Память о моём брате – вот последняя заноза в мозгу. Из-за порочной страсти к моей Диане он, напившись пьян, схватил нож и лишил меня двух пальцев левой руки. И тогда я убил брата – вернее, убил его тело. Кровь хлестала из моих искалеченных пальцев. Я с силою ударил его по лицу; он упал головою в камин. Не сразу поняв, что случилось, я впал в минутное замешательство, а когда пришёл в себя, то смог вытащить из пламени лишь половину брата. Его голова, руки и грудь превратились в кусок обугленного мяса. И тут будто кровью омыло глаза мои…
Не помню, как я мчался к дому Дианы, как привычным путём лез в окно её спальни, как осторожно, тише мышки, подбирался к её постели. Помню, она дышала ровно и почти беззвучно; её красивая грудь легко вздымалась, едва волнуемая изнутри; её пухлые полудетские губы, казалось, капризно взывали к поцелую. И я подарил ей поцелуй… А когда очнулся – кровавое месиво уже не напоминало прежнюю телесную оболочку моей возлюбленной. Она не кричала.
Но никто не заподозрит меня в убийстве – об этом я позаботился прежде всего. Как, впрочем, и о том, что утром меня уже никто не найдёт – ни мой брат, ни я сам; я не хочу никого видеть, мне плохо в моём доме. Серебряную оправу от разбитого зеркала я положил на каминную полку. Пусть возьмёт кто-нибудь, хотя бы эта чёрная рука. Вон она – тянется из потухшего камина.
Сон 11
ТЕНЬ
Я твоя тень. Видишь меня? Конечно, ты видишь меня; ты просто делаешь вид, что не замечаешь моего постоянного присутствия. Ты, наверное, презираешь меня за то, что у меня нет лица. Но это не страшно: у тебя его тоже нет. Ты, наверное, смеёшься надо мною оттого, что я не имею характера. Это верно; зато я изучила все твои движения и теперь умею в точности повторять их, пользуясь твоим характером. Ты, наверное, ругаешь меня и за то, что все мои движения не осмыслены? Но пойми: мой смысл от меня не зависит, ведь мне отведена роль подражателя.
Ты ненавидишь меня за отсутствие убеждений? Но я ли виновата в том, что мне приходится то забегать вперёд, то отставать от тебя? Ты же знаешь, что всему причиною свет. Поэтому ты ждёшь, когда наступитполдень,ибо вполденьтени исчезают. А я с ужасом жду смерти – скоро меня не станет…
Минуты текут как века, ожидание смерти сводит с ума. Скорее бы!
Но вот ужеполдень,а смерти нет. Я робко подымаю голову и пытаюсь понять: отчего так?
Всё вокруг такое же, каким было всегда. И солнце ничуть не изменилось, оно лишь поднялось на самый пик небесного купола. И я такая же… хотя и не такая – мне как будто чего-то не хватает. И вдруг я понимаю, что не хватает тебя. Это значит, что я никогда не была твоей тенью, это ты был моею. Ты исчез, а я осталась. Осталась ждать, когда светило начнёт клониться к западу и вновь появишься ты. Отныне ты не станешь презирать, ругать и ненавидеть меня – это я стану презирать, ругать и ненавидеть тебя!
Я стану ругать, презирать, ненавидеть и того негодяя сказочника, которому много сотен лет назад я рассказал свой сон о тени. Да оставит меня память о том, как он украл и присвоил мою идею! И тогда я прощу его в нашем загробном мире, мире совсем иных теней.
Сон 12
ИДЕАЛЬНОЕ ЧУВСТВО
Электрические яркие ромашки на чёрном фоне, который медленно зеленеет, начинает шевелиться, словно летний луг, над которым пролетает волна лёгкого ветерка. Ветерок уносит ромашки, поле чернеет, и в нём возникают ленты жёлтого золота. Невидимый нож иссекает их в нити, и эти золотистые нити завиваются, собираются прядями, превращаясь в дивные светлые локоны. В локонах возникает красивое женское лицо – нежная кожа, алые губы, длинные ресницы и чёрные глаза. Глаза распахиваются широко и удивленно, но взгляда в них почему-то нет. Я ищу взгляд: он нужен мне; женская красота бессмысленна и мертва без него. Отблеск невидимого пламени вдруг рождает в чёрных провалах глаз игривые искорки, золотистые, как и локоны. И я узнаю её. Это она – та, которую я хочу видеть. Имя ей – Наташа, девушка-ромашка, золотое солнышко на тонком стебельке…
Шаги. Скрип дверных петель. Голос:
- Федюша!
Федюша – это я, а за дверью – моя матушка; она не так добра, как деликатна; она никогда не ворвётся в комнату без спроса, пусть в ней я один, пусть я часто кричу во сне.
- Мальчик мой, тебе опять снится плохое?
- Нет.
- Ничего не болит?
- Нет.
- У тебя глаза покраснели. Ты плакал?
- Нет.
- Я вижу, тебе плохо. Чем тебе помочь?
Милая, глупая, родная матушка, чем ты можешь помочь безумцу? Моё единственное лекарство – сон – издевается надо мною злее самой жизни; я не могу жить и скоро не смогу спать; сон убьёт меня. Но вот дверные петли затихли. Дремлют. Лицо матушки неслышно влетает в комнату сквозь стену, наклоняется надо мною, нависает, начинает пухнуть и наливаться голубым блеском. Оно плывёт, и серебристые брызги разлетаются из него стаею маленьких рыбок. Летняя жара,полдень,речка. Наташа смеётся, шлепая ладошками по искрящейся водной ряби; я тоже смеюсь и, погружаясь в прохладу, плыву к волнам тяжёлого золота, ниспадающего в тёмную бездну с нежных девичьих плеч. Грудь распирает изнутри лёгкий пузырь счастливой радости; он растёт и, кажется, хочет разорвать меня. Я тяну руки к девушке, но пузырь в груди вдруг теряет невесомость, наливается каменной тяжестью и влечёт меня ко дну. Захлёбываясь ужасом, я кричу:
- Наташа, спаси меня!
- Наташа?!
Солнце вспыхивает и резко бьёт в глаза. Я выскакиваю из забытья:
- Что?
- Какая Наташа?
Я понял, откуда солнце: это матушка зажгла лампу в изголовье кровати. Она же и заговорила со мной, и заговорила, похоже, вовремя.
- Кто она? Скажи мне.
- Нет.
- Ты влюблён в неё?
- Не знаю.
- Зато я знаю. Ты
