― Ваши люди куда просвещённей меня, ― покачал головой Реми. ― Они умеют слагать стихи, а я и двух строчек не могу связать.
― Это всё наживное, ― отмахнулся мессир. ― Главное в другом. Знаешь ли, сколько лет бессмертия выдерживают мои люди?
Реми молча покачал головой, не смея отвернуться от Ладислава.
― Пять веков ― не больше. Бранроб-германец принял эликсир в двенадцать лет и прожил ещё четыреста девяносто два года. Его уже нет среди моих людей, ― Реми удивился незнакомому имени, и мессир это заметил. ― Он умер за век до твоего рождения. И он оказался самым крепким из спасённых мной. ― Мессир вздохнул с сожалением. ― Большинство же живут лет триста, а то и меньше, а потом просят меня отпустить их вдвоём в какой-нибудь отдалённый замок дожить свой век и умереть с благодарностью ко мне. Ещё лет двадцать, и Камил разделит свою жизнь и смерть с Элласом, и мне придётся искать нового помощника.
― Но Камил верен вам и не хочет оставлять вас без своей помощи, ― неуверенно возразил Реми, вспомнив слова дакийского юноши.
Мессир только добродушно усмехнулся, бросив взгляд на часы.
― Он говорил это и мне. Он слишком привык к моему обществу, и его пугают перемены. Но душой он желает того же, что и Эллас. Ещё совсем немного, и душа победит все страхи разума. А уединившись, она не станут цепляться за вечность. Они, как и все мои люди, добры и славны, но бессмертие их не прельщает. Они охотно соглашаются обратиться к вечности, но быстро разочаровываются в ней.
― Так почему же вы уверены, что я в ней не разочаруюсь? ― выпалил Реми.
Мессир посмотрел на него долгим оценивающим взглядом и медленно произнёс:
― Я знаю, что ты выдержишь более тысячи лет бессмертия. Может, и более двух тысячелетий, хотя даже мне трудно представить такие сроки. Как ты думаешь, Реми, ― мессир впервые обратился к нему по имени, так, что Реми живо и ярко вспомнились отец и Годфруа, ― хорошо ли, когда мессиры меняются слишком часто?
― Не знаю, ― пожал плечами Фруа. ― Но, наверное, плохо. Если бароны, графы или короли меняются слишком часто, это обычно не доводит до добра.
― Верно, ― кивнул мессир. ― Поэтому я не могу избрать своим преемником того, кто устанет от бессмертия спустя пару веков. За семнадцать столетий я скопил немалые богатства, в книгах и золоте, в тканях и пряностях ― и я готов доверить его далеко не каждому. Я знаю, что ты будешь хорошим хозяином и приумножишь мои запасы. Ты будешь хорошим мессиром и спасёшь ещё многих несчастных. Я чувствую в тебе великую силу, которой хватит не только на мщение.
Мессир умолк, сказав, вроде бы, всё, что собирался. Оба молчали, смотря в окно. Через какое-то время мессир снова посмотрел на часы; Реми посмотрел вслед за ним ― стрелки показывали без четверти полночь.
Мессир взглянул в глаза Реми с немым вопросом «Готов?» ― и прочёл в них немой ответ «Готов!». Коротко кивнув, Ладислав подошёл к столу.
Ловкие пальцы мессира скинули две окованные серебром перекладинки, запиравшие короб. Раскрашенные в крылатое солнечное око дверцы раскрылись, и из тёмного хранилища Ладислав осторожно извлёк нечто вроде вертикальной шкатулки. Тёмно-синие её грани оплетал тончайший серебряный узор, а в точках пересечения проволоч-
ных нитей дрожали крошечные прозрачные камни.
Мессир аккуратно повернул верхушку шкатулки, отчего у Реми перехватило дыхание ― не сломалось бы ничего, не пропало бы зелье! Но случилось только то, что от совершённого мессиром поворота верхушка отъединилась и легла в ладонь Ладислава, а шкатулка распалась на грани, соединённые с основанием шкатулки. Небрежно отложив верхушку куда-то подальше, на край стола, мессир поставил раскрытую шкатулку ближе к Реми и одним точным движением сдёрнул плотную чёрную ткань, покрывавшую содержимое шкатулки.
Узкий флакон из чистейшего хрусталя, расширяющийся кверху, мерцал и переливался мягким серебристо-голубоватым светом.
Мессир ловко подхватил его двумя пальцами, вынул из выстеленного тканью паза и поднял на уровне глаз Реми.
― Вот он, ― торжественно объявил он, крепко сжимая флакон в пальцах, ― вот он, эликсир вечной жизни, зелье бессмертия!
Реми, как завороженный, глядел на флакон. Он много раз видел, как зелье прокаливалось в подвальном очаге, но сейчас оно стало куда притягательней, так и манило мягкими переливами шёлковой субстанции. Сьё-Зьё, вдруг вспомнилось Реми его прозвище. Глаза, что небесный шёлк. Сьё-Зьё ― так окликнул его мальчишка из их селения под замком, когда они возвращались домой с речки ― с Этьеном и кузнечиками. Это было всего пять лет назад ― но треть его жизни.
― Подойди сюда, ― напряжённым голосом сказал мессир.
Реми торопливо приблизился к Ладиславу, кинув взор на часы ― до полуночи оставалось пять минут.
Мессир слегка наклонил флакон; его нижняя часть была оплетена серебром, и на дне имелся крошечный металлический выступ. Реми не успел опомниться, как мессир схватил его за левую руку и молниеносным движением уколол этим выступом в подушечку среднего пальца. Реми от неожиданности ойкнул и вздрогнул, а мессир слегка вытянул притёртую пробку и собрал горлышком флакона капли крови.
― Без крови, к сожалению, пока не удаётся, ― немного недовольно объяснился мессир. ― Я пробовал заменять её волосами, ногтями, слюной, крошками кожи ― ничего. Не получается пока заменить кровь даже свежепролитым семенем.
Ярко-красная жидкость сначала горела рубинами в серебристо-синеватом эфире, а затем стала растекаться и терять насыщенность цвета. Плотно пригнав пробку, мессир трижды с силой встряхнул флакон. Реми, посасывающий проколотый палец, всё же испугался, как бы флакон не выскользнул из рук и не разбился.
Когда мессир перестал трясти сосуд, тончайшие потоки субстанции успокоились и вновь замерцали мягким синеватым серебром, словно там и не было капель его, Реми крови. Порез на пальце тоже начал затягиваться, крови больше не выступало.
С первым ударом часов, отбивавших полночь, Реми снова вздрогнул, а мессир выдернул пробку, и сияние усилилось. Казалось, оно разливалось по комнате, которая стала преображаться на глазах у Реми. Старший Фруа слышал глухие удары часов, и его сознание плыло в сиянии эликсира.
― Пей его! ― донёсся до него глухой, как издалека, голос мессира; он протягивал ему открытый флакон. ― Пей его скорее!
Со вторым ударом часов Реми осторожно принял флакон в свои руки и с замиранием сердца поднёс ко рту; нос ощутил божественно приятный аромат, который невозможно было описать или с чем-то сравнить.
Часы разразились третьим ударом, и Реми, зажмурившись от волнения, опрокинул содержимое флакона в рот
