- Исполнение. Все дело в исполнении, я считаю. Здесь нужен женский вокал и тогда эта песня покорит сердца миллионов.
- Я смотрю, ты тот еще музыкальный критик, - Лера улыбнулась, и перебралась с табурета ко мне на колени. Скрестила обнимкой на плечах руки, страстно поцеловала. Я ответил ей и не только одним лишь поцелуем. Диктор по радио все говорил что-то и говорил, но до его россказней нам уже не было дела.
Немного позже Лера позвонила матери. Сказала, что, возможно, она влюбилась и попросила присмотреть за ее кошкой еще какое-то время. Тик-так, тик-так.
Глава 4
Звали нечисть Оленькой. К слову сказать, фамилии Оленька была умелицей менять. Мы встретились с ней снова у входа в больницу в тот день, когда мне должны были снять швы. Ее вел за руку богатырского сложения подполковник в форме.
- Григорьев Юрий Алексеевич – отец Оленьки, - отчеканил он и протянул мне огромную руку. - Рад нашей встрече. Я все собирался приехать в школу и лично Вас поблагодарить, но служба, знаете ли, не позволяет располагать свободным временем.
- Но как Вы…
- Как узнал Вас? – перебил он на полуслове. – Кто же, товарищ мой дорогой, теперь Вас не знает? Вы же теперь гордость школы! Да что там школы. Гордость города или даже всей нашей страны! – и к Оленьке:
- Верно, Солнышко? Ты ведь знаешь, кто этот замечательный человек, не так ли?
- Не так ли, - капризным эхом отозвалась Оленька. – Отвези меня скорее домой, к мамочке.
Она выскользнула из прослабленных тисков отцовской ладони и побежала к служебной машине. Тридцать метров вдоль стены здания. Коротенькие шаги. Что она там напевает?
- Вы уж простите ее за невежливость, - оправдывается подполковник. – После случившегося она сама не своя, хоть и очень быстро идет на поправку. Я Вам больше скажу: врачи в шоке. Утверждают, что регенерация у Оленьки протекает совершенно неестественным образом. Другими словами, заживает на ней все как… - внезапно он запнулся. Зажмурился, сжал скулы, словно преодолевая сиюминутный болевой синдром, затем посмотрел на меня с опаской и тихо спросил:
- Вам, часом, не докучают шибуршуны?
- Простите, кто?
- Ну, шибуршуны… как объяснить-то? Такие крошечные шептуны. Пронырливые как мыши. Пара этих мерзавцев прибилась ко мне еще летом. Спасу от них нет, когда шептаться между собой начинают. А изловить не могу – шибко шустрые.
- Мне пора идти, - я делаю шаг в сторону.
- Погодите, - он хватает меня за рукав. - Я все думаю, если изловчиться и укокошить одного, второй как себя поведет? Просто уйдет или других шибуршунов мне нашепчет?
- Я не знаю. Рукав отпустите…
- Пожалуйста, товарищ дорогой, помогите мне их изловить! Ну, хотя бы одного, – отчаянным шепотом умоляет подполковник. - Они под манжетами обычно гнездятся или за воротом, но сейчас, чую, в «табельном» притаились.
Он машинально расстегивает кобуру, извлекает пистолет Макарова, который в его огромной руке кажется детской игрушкой. Палец на курке. Направляет оружие на себя, держит наискось над головой, прищуривается, внимательно заглядывает в черное дуло, словно звездочет в сказочный телескоп, в надежде узреть путеводную звезду его дальнейшей жизни, затем разочаровано машет головой.
- Похоже, нет их здесь, – говорит он и наводит ствол на меня. - Ну-ка, Вы еще проверьте.
Тогда я уж было решил, что он меня пристрелит, но Оленька его отозвала:
- Сколько тебя можно ждать, папочка? Я домой хочу! – послышался издали ее капризный голосок и чары пали.
- Да, что ж это я? – узрев, что держит меня на прицеле, подполковник немедленно спрятал пистолет в кобуру. Отпустил рукав, взмахнул рукой, словно отгоняя морок, - Хм, да… неувязка вышла. Ну что ж, нам пора. Я перед Вами в огромном долгу. Если какие трудности возникнут – смело обращайтесь. Всегда буду рад помочь.
Он зашагал сонным маршем к машине и вскоре они уехали. Понимал ли я тогда, что это Оленька заигрывала со мной пистолетом? Вероятно, нет.
Нарушая хронологию событий, отмечу, что, спустя семь месяцев, его обещания утратили всякую силу. Он застрелился в столичном зоопарке. Об этом даже вскользь упоминали в газетах. Сначала выстрелил в лицо жене, а затем снес себе пол головы на глазах у Оленьки и семейства аплодирующих орангутангов.
После резни нечисть в школе не появлялась. Какое-то время учителя домой к ней ходили. В ноябре подполковнику дали «полковника». К повышению приобщили квартиру в столице. Он увез с собой жену и приемную дочь. Навсегда из города. Навсегда из моей жизни. Здесь наверняка можно было поставить жирную точку, если бы не козни моей несносной пытливости, решившей кропить точками над i. Я начал ворошить архивы. Стал копать под Оленьку, совсем не думая о том, что копаю могилы.
Роды проходили мучительно, что было весьма прогнозируемо, учитывая состояние здоровья и возраст роженицы. Пятьдесят девять лет. К тому же инвалид третьей группы и алкоголичка со стажем.
В сорок втором году на передовой, ее изрешетило осколками «колотушки». Полученные ранения были несовместимы с жизнью, но она выжила. Глаз вытек, ногу ампутировали, живот исполосовали вдоль и поперек. Не исключено, что латающим ее хирургам тогда поголовно мерещилась радуга.
Так закончилась ее война. Она вернулась домой, где ее ждали пригласительные в мир алкогольного отчуждения - похоронки на мужа и единственного сына.
Дождливым ноябрьским вечером она приковыляла в родильное отделение, будучи уже на последнем месяце беременности. Об отце ребенка узнать ничего не удалось. На все вопросы она отвечала то неразборчивым бормотанием, то истеричным смехом, то злобным шипением. Ночью у нее начались схватки.
Оленька боком вышла маменьке. Убила на половине пути. Извлекли ее в коме синюшную. Срезанная пуповина гнилью выплеснула. Оставили одну безнадежную, а через час она во всю уже голосила. Прибежали к ней. Смотрят и недоумевают: на щечках новорожденной румянец играет, словно ее подменили.
Назвали в честь заведующей родильным отделением по предложению угодливых акушерок. Тремя неделями позже Оленьку удочерили. Супружеская пара средних лет. Она – миловидная швея, утратившая смысл в жизни без детей, он – архитектор с внешностью Тарантино.
Спустя три с половиной года швея наглоталась иголок, запивая машинным маслом. Видимо, пыталась таким способом избавиться от шибуршунов. Овдовевший архитектор захлебнулся горем и поссорился с головой. Уехал в неизвестном направлении, бросив приемную дочь. Так Оленька оказалась в детдоме, но пробыла там совсем недолго. Вскоре ее снова удочерили.
Тем временем архитектор примкнул к секте религиозных фанатиков. Ему открыли глаза на истинное добро и зло, обозначили цели, вложили в руки нож. Вернулся он через
