Архитектор/психопат был твердо убежден, что спасает город от нечисти, а в итоге помог ей преобразиться. Окунувшись в мутные воды смерти, Оленька сумела выудить из меня то, что однажды обязала хранить. Но что это? Некий дар с ограниченным правом пользования? Плазма дьявола? Космическая смышленая, мать ее, жижа? Абстрагированное зло? Я не знаю наверняка. Быть может, все в совокупности и вместе с тем ничего из перечисленного выше. Это за чертой понимания.
Оленька поглотила жижу, как стакан отторгаемого обычным восприятием черного кефира, оставляя следы-потеки на многочисленных гранях моего естества. Возможно, благодаря этим следам я все еще пребываю во здравии, в различии с тем же архитектором.
Он не дожил до суда. Скончался в КПЗ. Официально от сердечного приступа. Больше информации по его делу мне добыть не удалось. Поговаривали, что это отец Оленьки с ним поквитался и что выносили его поздней ночью не то в мешках, не то в ведрах.
Досье на нечисть я составлял кропотливо, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Со временем всплыли обстоятельства еще нескольких, по меньшей мере, странных смертей. Кто-то утопился в круглом аквариуме с вуалехвостами, кто-то вскрыл себе вены, спрятавшись в холодильнике. Все выявленные мною самоубийцы были знакомы с Оленькой и имели неосторожность ей чем-то не угодить.
Одним апрельским утром в субботу, удобно устроившись после завтрака в кресле, я наткнулся (как на нож) на короткую заметку о смертельных приключениях полковника Григорьева Юрия Алексеевича в столичном зоопарке. В заметке также упоминалось о его осиротевшей дочери, которую на поруки изъявила желание взять семья одного выдающегося академика.
Было очевидно, что Оленька не остановится по своей воле, и что кто-то из ее новых приемных родителей, в скором будущем непременно прикончит себя каким-нибудь клоунским способом. Имея на руках пусть даже косвенные доказательства ее причастия к ряду смертей, я решил предостеречь неосведомленное семейство академика. Разыскать и разложить перед ними пасьянс из собранных мною фактов. Я был преисполнен решительности, когда Оленька попросила меня не лезть не в свое дело. Ее просьбу передал Чаплин.
Тихо скуля, он прибежал ко мне из кухни. Привстал, оперся лапами на подлокотник кресла и ткнул носом в газету. Красное пятно тут же расползлось по странице, копируя просторы Союза ССР. Вскочив с кресла, я отбросил газету в сторону и уставился на своего пса. Из его носа на ковер тонкой струйкой текла кровь.
- Что с тобой, Чаплин? - я оторопел.
Он ответил мне полным ужаса взглядом, а затем провалился в яму иной реальности. Но провалился лишь внутренностями и костьми. На ковре осталась скукожившаяся оболочка из его кожи, украшенная бисером когтей.
Тик-так, тик-так, - услышал я тихий ход настенных часов. Несомненно, тех, что висели в школьной гардеробной.
Через несколько секунд Чаплин выкарабкался из незримой ямы. Он втиснулся в покинутую оболочку, но его кости и органы расположились иначе.
Я почувствовал подкатывающую тошноту, глядя на то, что сталось с моим псом. Позвоночник лег поперек туловища. Вспорол левый бок, продырявил желудок и вытянул его как на вертеле за пределы брюшины вместе с обрывками кишечника и пищевода. На спине вылезли задние лапы, напоминая обглоданные крылья какого-то мифического существа. Наросты ребер изуродовали голову и плечи. В беззубой пасти застряло сердце. И, похоже, оно все еще функционировало. Аритмично сокращалось, выталкивая фонтанчиками кровь из пустых глазниц.
Что-то имитировало в Чаплине жизнь. Но для чего? Чтобы продлить его мучения? Он прерывисто сопел, пытаясь уползти под кровать на перекошенных передних лапах, которые, по моему разумению, вообще не могли быть подвижными.
Я оставляю на время моего бедного пса. Быстрыми шагами направляюсь в кухню. Открываю настежь окно. Несколько глубоких вдохов свежего апрельского воздуха и тошнота отступает. Открываю холодильник. Достаю бутылку «Столичной». Наверху в шкафчике отыскиваю граненый стакан. Наливаю водку до краев. Рука дрожит как у последнего пропойцы. Пью залпом. Теперь, когда колючая проволока реальности не так жестко охватывает восприятие, я открываю выдвижной ящик, достаю нож для разделки мяса. Смогу ли я сделать то, что должен?
Возвращаюсь к Чаплину. За время моего отсутствия он сумел проползти около метра, оставляя за собой на ковре широкий кровавый след. Почти залез под кровать, только вряд ли ему удалось бы там спрятаться от боли. Я помогу ему. Надеюсь, что помогу.
Берусь за его торчащие со спины лапы, пытаюсь приподнять…
- О, Господи! – выкрикиваю от неожиданности.
Из Чаплина вываливаются печень и легкие. Сам он, кажется, тихо рычит. Невероятно, но он все еще жив. Отпускаю его. Он снова пытается ползти, только теперь уже в другом направлении. Останавливается, наткнувшись мордой на мою ладонь. Сопит и старается оттолкнуть неведомую ему преграду. Я чувствую его тепло и прерывистую пульсацию. Придерживая за шею, заглядываю в бездну пустых глазниц. Из них все еще сочится кровь. Бедный Чаплин. Я не хочу запоминать таким моего пса!
- Держись, дружище, держись. Сейчас боль уйдет, - шепчу я и вгоняю нож ему в глотку, где по-прежнему бьется сердце.
Стальное средство помогло. Чаплин вздрагивает и затихает. Я склоняюсь над ним и плачу, выворачивая наизнанку желудок и душу.
Иногда я задаю себе простой вопрос: а жив ли я на самом деле? Когда-то давно я, как и бедный Чаплин, имел неосторожность угодить в такую же яму, где, возможно, был разобран и собран, с той лишь разницей, что все мои кости и внутренности вернулись на свои прежние места. Стали так, как было нужно ей…
Звонит телефон. Мне кажется, он звонит уже целую вечность, и не заткнется, пока я не сниму трубку или не разобью его на хрен о стену. Не чувствуя ног, бреду в прихожую. Трубка скользит в измазанной кровью ладони. На другом конце провода Лера. Ее испуганный голос переплетается с чьим-то истошным криком. Лера говорит, что с Мартой случилась беда и замолкает. Я слышу звон бьющегося об пол телефона и тут же короткие гудки. Мартой звали кошку Леры. Не трудно было догадаться, в какую она попала беду.
Я не помню, как добирался до Леры. Восприятие реальности вернулось ко мне уже в ее квартире, где кровавый комок шерсти метался из угла в угол и неистово голосил. Путешествие «вон из кожи и обратно» изуродовало Марту до неузнаваемости, но ее голосовые связки при этом не пострадали.
Крик кошки был нестерпимым. Странно, что никто из соседей не вызвал милицию. Очевидно, все
