Мы бились коротким мечом в правой руке и кинжалом в левой. Весь мой, уже немаленький, опыт, полученный в междоусобных разборках удельных князей, как оказалось, никуда не годился в честной дуэли один на один. Горт вертелся юлой, скакал горным козлом, извивался ядовитой змеей и постоянно норовил ужалить меня одним из своих клинков. Мне приходилось стараться изо всех сил только, чтобы не подставиться под удар, не говоря уж об ответной атаке.
Мне очень ясно вспомнился тот вечер. Вот я парирую очередной выпад меча, а сбоку уже спешит кинжал, заставляя меня отскакивать назад. Возле моста собрались зеваки, они кричат, подбадривая княжича, и норовят толкнуть меня в спину — так близок я к тому, чтобы быть вытесненным с нашей своеобразной арены. Прямые контратаки невозможны, а те финты и маневры, которые я считал хитроумными, противник просчитывает на раз и перекрывает их раньше, чем я успеваю начать движение. К счастью мне удается отбиваться достаточно долго, чтобы заметить некоторую закономерность в атаках княжича. Я решаю использовать ее в своих интересах. Улучаю момент и иду в наступление. Приходится брать решимостью и яростью. Подставляюсь под неопасный удар, который, тем не менее, выводит из строя мою левую руку. Этим я разрываю привычную последовательность атак противника и вывожу его из равновесия. Благодаря этому, оказываюсь с неожиданной для княжича стороны и наношу удар.
Но противника уже нет на своем месте. Оказывается, он заранее просчитал все мои движения, в том числе этот отчаянный шаг. Наверное, он сам и заманил меня в эту ловушку, вынудив своими действиями двигаться именно так, как ему было нужно. Мгновение, и мой клинок оказывается прижат книзу его мечом, а его кинжал вонзается мне в грудь, точно туда, где должно быть сердце. Раненый, я переваливаюсь через перила моста и падаю в Гарону.
Когда Молчун и Син выловили меня ниже по течению, я оказался, внезапно, жив, хоть и едва-едва. Друзья дотащили меня до ворот монастыря, что расположился в лесах неподалеку. Монах-целитель взялся меня подлатать, хотя сам не верил в успех. Тут-то и выяснилось, что боги поместили сердце в мою грудь справа, а не слева, как остальным людям, чем еще раз обозначили мою избранность. Клинок княжича не задел самого главного органа, повредив лишь дыхательные мешки. Монах опоил меня снадобьем и долго копался в моем собственном теле. Он извлек кинжал, вырезал поврежденные части органов, залил мою грудь каким-то отваром, а потом долго зашивал. Три седьмицы я провел в монастыре, практически не поднимаясь с постели. Меня преследовали лихорадка и бред, а монахи ежедневно и еженощно молились за меня. Боги услышали слуг своих и подняли меня на ноги. Вскоре я продолжил свои странствия. Боль в груди возвращается до сих пор, но мне нравится относиться к ней как к напоминанию о важном уроке, преподанном мне княжичем Гортом, который и по сей день пребывает в уверенности, что убил меня на дуэли.
— Никогда не повторяй своих ошибок, мой ученик, — говорит мне Син. — И помни, что завтра ты будешь биться не за себя, но за весь наш мир. Это не тот бой, на который идут, чтобы сражаться. На него идут побеждать, и никак иначе.
— Я понимаю, учитель, и не подведу ни вас, ни кого иного.
Старик кладет руку мне на плечо и сжимает с силой, какую трудно заподозрить в этом сухом теле. Я киваю учителю и спускаюсь, наконец, с валуна к костру, где Руфима уже приготовила ужин. Мясо диковинного зверя, убитого мною накануне, оказывается немного жестковатым, но вполне съедобным, в особенности после того, как прошло через руки моей женщины. Учителю достается бульон, который Руфима сварила на хрящах и костях добычи. Почти беззубый рот старика просто не способен уже управиться с мясом. Рейн с набитым ртом рассказывает какие-то сказки о тех давних временах, когда Дол-ун-Скар, был еще населен и стерег дальние границы Империи. Я же смотрю на свою верную спутницу, уставшую после дневного перехода и потягивающую из бурдюка чуть хмельной напиток, который мы приобрели у странствующего торговца, встретившегося нам на Закатном Тракте.
Мне вдруг приходит в голову мысль, что это может быть наш последний вечер вместе. Если боги иных миров, пославшие мне противника дадут ему больше сил и везения, чем мои покровители мне, то я паду завтра в схватке и обреку наш мир на погибель. Легенда гласит, что каждые пятьсот лет происходит такая битва. Дуэль между двумя избранными, Воином Света и Воином Тьмы, за власть над миром. Чей представитель одержит верх, та сила и будет властвовать во всех землях следующую половину тысячелетия. А это значит, что если Враг победит, то все, что мы знаем, будет разрушено до основания в угоду новому миропорядку.
Что станет с моими друзьями и спутниками, случись мне завтра умереть? Старик Син вступит в бой, чтобы отомстить за меня и спасти мир своими силами. Он, конечно, погибнет, но именно так, как всегда хотел — в сражении, с мечом в руке. Руфима попадет в руки Врагу и станет ему рабыней и усладой, если, конечно, тот не принесет ее в жертву своим неведомым богам. А Рейн... Лучшее, что он может сделать — это убежать, чтобы спасти свою жизнь и сохранить легенду о нашем путешествии в веках нового мира.
Наверное, именно из-за таких вот мыслей, под покровом ночи, когда костер уже почти потух, а ужин давно съеден, я люблю Руфиму с куда большей страстью и яростью, чем обычно. Ее вскрики далеко разносятся окрест, пугая диких зверей и мешая спать моим товарищам. Но все это неважно этой ночью.
Утомленная женщина быстро засыпает, положив голову мне на грудь, а я еще долго смотрю на тонкий полог палатки, думая над тем, что свершится завтра.
Еще до рассвета, я выбираюсь наружу. Несмотря на краткость моего сна, меня переполняют решимость и сила. Раз уж богам было угодно выбрать меня, значит, я достоин этой чести. Значит, я могу победить и сделаю это сегодня. Бесконечное небо над головой, лишенное сегодня одеяла из облаков, ждет появления светила. К тому времени, как солнце поднимется над горизонтом, судьба мира будет решена.
Я быстро собираюсь и отправляюсь в путь, стараясь двигаться бесшумно, дабы никого не разбудить. Впрочем, Син все равно уже проснулся и тайком следит за мной. Старик не растерял остроты слуха с годами, а сон его чуток и неглубок. Он лежит в своей палатке и
