По правде, не так уж остров походил на рыбину, разве что на ее останки. Но небесные великаны и гигантские акулы вымерли давным-давно, а время рушит и шлифует любые камни. С высоты птичьего полета Цуна видела подступавшие с севера туманы. В их прохладной, плотной дымке затаился поросший зеленью резец – хвост рыбины. У плавников собирался и бил в Акулье брюхо пенный прибой, а с юга воду заглатывал гигантский грот. В нем, совсем как в пасти, полной острых зубов, белели сотни свисавших с потолка наростов. Когда нужно было крепко посолить рыбу, ма заплывала в водную пещеру и сбивала две или три пики, чтобы после растолочь в песок и засыпать улов. Ма была очень смелой. Она не боялась, что Акула оживет и проглотит ее.
Даже здесь, на высоте, которой правил свистящий в ушах ветер, можно было услышать мерный гул водопада внизу. Цуна окинула хозяйским взглядом владения, где путь от головы до хвоста занимал два дня, а от восточного до западного плавника только день, набрала полную грудь воздуха и огласила окрестности грозным кличем, чтобы все животные и рыбы, птицы и насекомые, цветы и деревья поняли – теперь Цуна в ответе за каждый уголок Большой Акулы.
За двенадцать лет жизни девочка обследовала ее всю, или почти всю, и собрала целый клад из лоскутов материи, старых ложек, ножей-рубил и разноцветных смоляных бусин. Оттого Цуна знала, что это место когда-то принадлежало не им с ма, а тем, кто жил здесь раньше. Наверняка колдуны отправляли сюда и других детей, рожденных под знаком Проглоченного солнца, но очень редко. Ма как-то обмолвилась: они – дар большой рыбе, чтобы та никогда не ожила. Цуна недоумевала, зачем Акуле еда, если она каменная? Ма только отмахивалась: мол, это старое поверье, и им просто повезло. Других проклятых сразу отдавали воде или огню. Их жертвовали Проглоченному солнцу или сбрасывали с утесов. На Акулий остров людей не отправляли много лет. Большую рыбу давно не боялись, но ма приходилась старому колдуну дочерью, а Цуна внучкой, потому он и вспомнил про остров. С тех пор сюда никого не завозили. Ма говорила – это хорошо.
Спустившись с Гарпун-горы, Цуна поспешила к водопаду – искупаться. Пенящийся бурный поток давил на плечи упругой прохладой. Бодрящие струи тотчас вымыли из глаз остатки сна.
Вдоволь поплавав и насладившись красотой брызг, девочка выбралась из воды и начала носиться вдоль берега в надежде поскорее обсохнуть и согреться. Иногда она останавливалась и смахивала капли ладонями, выжимала ткань повязки, ерошила волосы. Но тут же вновь принималась за утренний танец-бег – такой же обыденный, как еда или сон.
Она поздоровалась с каждым озерцом, рожденным падающей со скалы рекой. Их было три: два больших и одно совсем крошечное. Из последнего Цуна пила и смотрелась в него, как в зеркало: струи водопада почти не тревожили спокойную гладь, затекая в глубины тонкой струей из расщелины.
Цуна опустилась на колени, пригладила волосы, потерла уши и как следует поковырялась в носу. Потом она прищурилась и спросила, глядя на собственное отражение:
– Ты тут?
– Тут, – согласился кто-то едва слышно.
– Где?
– Перед тебя.
– Не «перед тебя», а «перед тобой», – нахмурилась девочка. – Сколько можно тебя учить?
– Я трудно иметь разговор.
– А Цуне трудно понимать! У тебя в голове песок, что ли? Мои слова у тебя из ушей высыпаются? Или их ветром выдувает? Или вымывает водой? Почему ты ничего не помнишь?
Девочка еще немного пожурила невидимого собеседника, потом уселась на плоский, теплый камень и вздохнула:
– Ну? Чего молчишь? Совсем все высыпалось?
– Ма нет?
– Откуда знаешь?
На дне озера мелькали спинки крошечных рыбок, колыхались потревоженные ими водоросли, рябила россыпь разноцветных камней. Но Цуна смотрела в воду так, будто там и в самом деле кто-то находился. Главное было как следует прищуриться, тогда игра отсветов рождала на поверхности полупрозрачный белесый силуэт. Он перекрывал отражение девочки, делая его слегка мутным.
– Я смотреть.
– «Я видел», а не «я смотреть». Какой ты бестолковый! – Цуна подскочила и теперь расхаживала вдоль берега, заложив руки за спину, как ма во время уроков. – Она ушла петь рыбам. Она хорошо поет, ты же знаешь. А почему тебя так долго не было, Ри?
– Что есть Ри? – спросил спокойный, ровный голос, похожий не то на отдаленный плеск волн, не то на шелест листвы.
Он почти терялся в гуле водопада, но у Цуны был острый слух.
– Ты опять забыл? Это твое имя, голова ты песочная! – Девочка кинула в бледный силуэт камень. – Я назвала тебя Ри, потому что у тебя не было имени!
– Странность… Человек назвать все, как хотелось. Зачем назвать то, что не есть человека, а есть само себя? Я нет имя.
– Вот же! – Цуна фыркнула. – Если у тебя даже имени нету, то ты совсем бедный. У Цуны есть имя, и этот остров, и много-много ракушек, и даже вещи других людей. У тебя совсем ничего нету, вот я и захотела подарить тебе имя. Целую ночь придумывала, а ты еще и недоволен!
– Ты дарить имя, но не делать меня своя вещь? – слабо удивился тот, кого Цуна назвала Ри.
– У тебя даже песка в голове не найдется, – сокрушенно вздохнула девочка. – Там пусто-пусто, как в моей дудочке. Ладно, я тебя прощу, если ты расскажешь мне про ма. Ты видел ее под водой? А слышал? Я вот нет…
– Ри не смотреть так далеко. Он не найти. Найти только Цуна.
– И чего я от тебя ждала? Давай, выбирайся на берег, пойдем гулять.
– Трудно, – сказал белесый силуэт.
– Все-то тебе трудно, – надулась девочка, перебирая бусины и ракушки на браслете. – Тогда я пойду ловить рыбу. Плыви за мной к большому озеру и смотри не распугай мой завтрак!
Она спрыгнула в воду и побрела к водопаду, раздвигая кувшинки, а за ней скользил белой тенью Ри.
– Я сказать важно.
– Чего? Ты отвлекаешь, – шепнула Цуна, стоя по пояс в воде с поднятыми руками.
Она замерла и почти не дышала, чувствуя, как рыбы вьются у ног и задевают их скользкими, блестящими телами.
– Ри ждать, – покорно сообщила тень.
Цуна облизнулась, увидев жирную, явно
