С запада доносился шум. Нестройный хор стонал на разные лады. Песня получалась колючая. Писклявые возгласы то и дело выскакивали из общего потока и торчали, как иголки у дикобраза. Цуна сонно поморщилась, повернулась на бок, и только потом до нее дошло: это же таосцы! Совсем близко! Вчера девочка долго шла по тропе, вырубленной в роще, но не смогла вспомнить место, где они с Нико вышли из чащи, потому побоялась идти далеко в глушь и решила дождаться Ри. Она остановилась недалеко от дороги, забыв, что это не просто тоннель, а место, по которому ходят люди.
Цуна едва не бросилась в заросли со всех ног, но вовремя сообразила – бежать куда глаза глядят неправильно. Здесь легко заблудиться, и толком неясно, с какой стороны солнце. Нужно спрятаться от таосцев и проследить, куда они пойдут, чтобы в случае чего не попадаться им на пути в другой раз.
Девочка отошла подальше. Бамбуковый частокол почти полностью загородил вид на дорогу. Значит, и Цуну с той стороны не видно. Она легла в молодые побеги, закидала себя палой листвой и замерла в ожидании.
Песня была дурацкая, бессмысленная и кривая, но девочка все равно жадно вслушивалась в слова. Какой-то человек вопил вопрос, на который отвечали разрозненным хором. Потом он спрашивал снова, и ему опять орали в ответ. И так много раз подряд: бесконечная кричалка.
– Что, что, что ты выбрал?– Красный! Красный! Красный!– Почему его ты выбрал?– Этот цвет прекрасный!– Что, что, что ты выбрал?– Ярко-ярко-синий!– Почему его ты выбрал?– Этот цвет красивый!– Что, что, что ты выбрал?– Желтый-кукурузный!– Почему его ты выбрал?– Потому что вкусный!Песня стала громче. Между стеблями замелькали пестрые фигуры.
Цуна вдруг вспомнила важную деталь и невольно сжала рубашку. Ма почти ничего не рассказывала о Таосе, но девочка знала о нем из песен про Радужные горы, где собирали камни разных цветов, чтобы растереть их в порошок, смешать с водой и окрасить ткани. Ма когда-то шила из них красивые платья и два раза в год продавала на большую землю, как и другие таосцы. Она ненавидела вещи, с которыми приплыла на Акулий остров. Грязно-белая льняная материя напоминала об изгнании. Ма не позволили взять ни одного яркого наряда, поэтому иногда она давила красные ягоды в сок и обмазывалась им с ног до головы, чтобы «согреться цветом». Так она это называла. У каждого таосца с детства был свой оттенок. Едва малыш начинал ползать, перед ним ставили чашки с разными красками, и та, где он пачкался в первую очередь, определяла дальнейшую жизнь. Выбор многое говорил о характере и судьбе ребенка. Ма гордилась моментом, когда «облилась огнем», но почему-то ни разу не попыталась с помощью вишни сделать свою одежду алой.
Цуна выбралась из убежища и решительно стянула с себя рубашку. Затем спрятала ее в выкопанной ямке и, оставшись в одной набедренной повязке, поспешила за утихающей кричалкой таосцев.
* * *Утро выдалось хуже некуда. Мало того что Хинду не дали посмотреть на закалывание жертвенных козлов, так еще и стадо пасти отправили на целый день. Не животных, а детей, но тут разница невеликая.
Почему он в свои тринадцать должен выполнять обязанности амбадской девки? Они хоть помнят, какой у него цвет? Он оранжевый! Ярко-оранжевый, как мандариновая рыба. Это почти красный. Мужчины с таким цветом рождены править, а не бегать за горкой молокососов, которые едва научились ходить, да еще и за год до женитьбы. Хинду точно не женится, уж лучше обрядится в белое и станет изгоем.
Больше всего на свете он ненавидел смерчи и детей. От тех и других сплошная разруха и никакого толку. Чего мать так рыдает по глупой причине? Подумаешь, родила бесцветную в дар Проглоченному солнцу. Выбросила со скалы, да и забыть пора. Ее же не накажут. Наоборот, одной заботой меньше.
Думая об этом, Хинду был так зол, что даже хорошая погода после черного дня его не радовала. Шагая по лесу, он щурил глаза цвета пыльной травы на небо, вплетенное лазурью в канву бамбуковых крон. Ветер трепал его волосы, оттенком напоминавшие сухие листья кукурузы. Обычно он заплетал их в две косы и оборачивал вокруг головы, перевив со скрученным, завязанным на затылке платком, но сегодня не стал: соль вымывала из банданы огненный цвет.
Они шли к восточному берегу – поплескаться в волнах, пока женщины убирали кровь и готовили блюда из разделанных мужчинами козлиных туш. Младшим такое видеть нельзя, поэтому их отправили подальше, а полуденное пекло лучше пережидать у воды.
Совсем мальков Хинду вел за руки. Третий топал сзади, ухватившись за его порядком потускневшие купальные шорты и норовя их стянуть. Старшие мальчишки убегали далеко вперед, приходилось то и дело их окрикивать. Девочки спокойно шагали рядом, сжимая потные ладошки друг друга и очень боясь отстать. Всего на Хинду повесили семерых головастиков от трех до шести беспокойных лет. Остальных взяла с собой Макая. Наверное, опять повела в орешник – излюбленное девчачье место.
Деря глотки песнями под надзором сурового, уставшего от шума Хинду, дети гурьбой вывалились из тенистого зева туннеля на пропеченную гальку побережья. Солнце неистово обливало все вокруг слепящей белизной. Пахло илом и высохшими улитками. Хинду приставил руку козырьком, глядя на беспокойные волны. Ветер баламутил прибой, вода наверняка холодная, зато никаких водорослей и медуз.
– Так. Обувь снимать. Косынки не снимать! В море не лезть без меня! – скомандовал паренек.
Тут кто-то тронул его за ногу, и послышался полный слез голосок трехлетней Ануры:
– Потеяя.
– Чего?
Девочка смотрела на него несчастными глазами цвета голубой рубашки, в которую ее заботливо нарядила старшая сестра – Лисса.
– Что ты потеряла? – тут же подскочила та.
– Бусики.
Анура начала корчить очень неприятную мину, готовясь разразиться рыданиями. Если она начинала плакать, считай, день потерян.
– Бусики потеряла? Какие? Которые на руку? – всполошилась Лисса.
– Я же говорил не брать с собой никакой вашей девчачьей ерунды! – начал было Хинду, но тут же осекся. – Ладно, не ной. Не ной, поняла? Найду я твои бусики. Эй, мелочь! – прикрикнул он на мальчишек. – Я сейчас вернусь, а вы чтоб сидели на задницах ровно, пока меня не будет! Поняли? Ни ногой в воду!
Убедившись в грозности сказанного, Хинду понесся обратно в бамбуковую просеку, кляня на чем свет стоит горластую раззяву.
* * *Чужак бодро прошагал мимо, что-то высматривая под ногами, и не заметил спрятавшуюся вдалеке Цуну. За серыми стеблями маячили водные блики, значит, она добралась до моря, и лодка уже близко. Только бы таосцы не нашли ее раньше! Цуна шла за ними еще и потому, что Ри велел двигаться
