– Т-тогда тем более! Х-хоть на красоту п-перед смертью посмотрим!
Через четверть часа девочка таки забрала у Косички ключ и отправилась смотреть представление. Липкуд сидел в комнате, злился, нервничал и обильно потел. После итоговой репетиции он все еще чувствовал себя неважно.
– До посмешища и смерти один шажок, – пробормотал он. – Крошечный шажок самой маленькой в мире блохи.
Но он не взялся репетировать слезливую речь для Боллиндерри, а с ненавистью и восхищением вспоминал зеленоглазого парня из Унья-Паньи, который одним поступком и парой небрежных слов разрушил всю его жизнь.
В это время «Чудесатый театр» взмывал к куполу вихрями танцовщиц на лентах, расходился по залу щебечущим многоголосьем песен, пестрел яркими дорогими нарядами и невыносимо красивыми лицами, не то настоящими, не то целиком нарисованными. Чего тут только не было! Глаза разбегались от ряби актеров, уши гудели от голосов. Разум не успевал бы понять, где закончилось одно действо и началось другое, но ему помогал карлик, выскакивавший на сцену для представления все новых и новых номеров.
И вот когда все были сыты до предела, когда зрители упились действами на сцене до тошноты, когда уже ничем нельзя было их удивить, а в театре удерживали только лучи затмения, пришел черед крошечной труппы Липкуда.
На сцену выбежал карлик и долго распалял народ предстоящим грандиозным шоу. Он постарался на славу и весьма преуспел в мастерстве сарказма, произнося фразы вроде: «Потрясающее зрелище!» и «Необыкновенная картина!» – таким уничижительным тоном, что хотелось заранее приготовить куль с тухлыми помидорами, чтобы не замешкаться с ними и успеть вдоволь наградить артистов, пока те не убежали со сцены. Ожидание оглушительного провала нависло над ордой зевак еще до начала представления. С задних рядов уже начали улюлюкать и свистеть. Карлик убегал одновременно с моментом закрытия занавеса, поэтому казалось, что он уматывает от смыкающихся тканевых челюстей. Смотрелось комично, но Липкуду было не до веселья. Свеча в руках тряслась, да еще гадкая прядь постоянно падала на глаза. Элла погладила его по плечу. Она тоже боялась и со страхом глазела на занавес.
Как только схлопнулись черные стены, Липкуд и Элла побежали к лампам и начали по очереди их зажигать. Слышно было, как шумят в антракте люди. Смех и едкие фразы сыпались точно переспелый инжир с фигового дерева, которое сильно потрясли.
– Если ты б-будешь так в-волноваться, ничего не п-получится, – сказала Элла, когда освещение было готово.
Она подошла к трясущемуся Липкуду и стала легонько бить его по груди.
– Ты что это делаешь? – удивился Косичка.
– Я учу твое сердце п-правильно стучать, – сказала Элла. – Тук-тук, тук-тук. В-вот так нужно. Слушай, как я д-делаю, и не сопи громко, а то не услышишь.
Липкуд закрыл глаза и постарался дышать спокойно.
– Как ты думаешь, у нас получится? – шепнул он.
– Ну, е-если что, мы просто умрем, – невозмутимо пожала плечами Элла. – Я бы без тебя уже д-давно от голода умерла, т-так что не страшно.
Косичка улыбнулся и почувствовал холодные ладони на своем пылающем лице.
– Тук-тук, тук-тук, – повторила Элла. – Т-теперь открывай глаза.
Она убрала руки. Липкуд выдохнул и ударил себя по щекам.
– Все, готов, – сказал он, облизнув палец и пригладив надоедливую прядь. – А я ведь так не любил проблемы…
Он повернулся спиной к сцене и постарался забыть про гомон, неприятные лица и грязные шутки. За айсбергами голубых стекол мерно таяли белые столбики свечей. Косичка хрустнул пальцами, сел и зажмурился. Элла будет рада волшебству, и плевать на остальных. Пальцы прикоснулись к гладким доскам пола, по которым сегодня топталось множество ног. Захотелось стереть им память. Сделать так, чтобы сцена забыла обо всех, кто когда-либо на ней стоял. Пусть она задремлет, погрузится в снежный сон и отныне принадлежит только ему.
Сознание Косички сосредоточилось на кончиках пальцев. Он заставил его протянуться дальше, воображая в голове морозную картину, вдыхая печаль сизого Валаара. Намул за бархатной стеной. Яркий, шумный, вечно пьяный. А здесь тишина и холод, застывший в ладонях. Руки Липкуда покрылись изморозью, и тут же во все стороны разошелся поток мерцающего инея. Он укрыл сцену, поднялся по колоннам и звездами усеял ночное небо занавеса.
Косичка поднялся, не открывая глаз и чуть пошатываясь. Нужно было сохранять этот образ. Он почувствовал, как на лицо падают холодные хлопья и плавятся от жара его кожи. И только тогда решился посмотреть. Снег рождался у основания купола и мерно опускался на сцену, словно ворох вишневых лепестков безветренной ночью. Элла едва слышной тенью устанавливала закрепленные на подставках деревья. Холод тут же обволакивал их густой бахромой, и там, где пальцы девочки только что оторвались от стволов, он нарастал медленней. Дыхание превращалось в облака пара.
Липкуд забыл о зрителях. Он был где-то на Валааре. В снежной сказке, которой никогда не видел. Погруженный в нее, окутанный саваном прохлады, он в тот же миг стал охотником Эйнаром. И больше не было слов и вопросов. Только кружились, возникая из темноты, перья – холодный бог, ворочаясь во сне, выбивал их из небесной подушки.
Скоро все было готово. Горластый карлик не успел выскочить на сцену. Липкуд сам выбрался за занавес и объявил о завершении антракта. Парочка ретивых тут же попыталась что-нибудь в него кинуть. Прежде чем скрыться за шторой, Косичка заметил масленые глаза подвыпившего Боллиндерри, сидевшего в богато отделанной ложе рядом с Марвисом. Но это ничуть его не задело, как и люди, ставшие вдруг просто цветными пятнами. Витражной мозаикой, отраженной лужами во время дождя. Она колебалась и дрожала, меняла формы и долго не могла угомониться. Когда ливень звуков стих и наступила тишина, работники театра суетливо накрыли фонари темными колпаками. Зрители расселись и выжидающе замолкли, уловив на лице Липкуда необъяснимую загадку. Плотный покров тишины временами дырявили чихи, скрип и редкие хлопки нетерпеливых зевак.
Занавес начал медленно раздвигаться, открывая волшебный лес и мерцание пола в свете голубого льда ламп. Липкуд не слышал восхищенных вздохов. Он весь отдался роли. В голове кружили хороводы реплик и песен, толкались в сомкнутые губы и рвались наружу. Пальцы подрагивали, готовые творить фантазию.
По знаку зазвучала тревожная, сплетающаяся в вихрь мелодия нанятого музыканта. Косичка обхватил себя за плечи, ссутулился и, путаясь в ногах, выбежал на сцену. Задул, засвистел во все щели стылый ветер. Всколыхнулись занавеси. Дыхание мороза проникло в зал и овеяло шокированных зрителей. Мириады белых крупинок закружились в танце вокруг Липкуда, мешаясь со звуками нот.
– О горе мне – хозяину огня! Метель! Она вот-вот меня погубит! – Он упал на колени, дрожа. – На ложе смерти белое зовет! И хочет стать женой моей навеки! Обнять мой хладный труп…
