Марх раздраженно цыкнул:
– Ох уж эти дети. А если там крысы дохлые?
– Нету их там! Там кошка!
– Ну смотри, девчонка! Если завизжишь, схлопочешь от меня, поняла?
– Поняла!
Марх осторожно опустил ее в проем, дал в руки зажженную свечу:
– Одна не пойдешь, я с тобой.
– Сама! – напыжилась Яни. – А ты следи! Это мое испытание на храбрость! Нельзя его портить! И никого не пускай, если придут! Ну пожалуйста, Марх!
– Да иди уже! Сопля ты приставучая. Осторожней только! Не грохнись!
– Не грохнусь. Тут все видно. В щелки между досками тоже свет падает, – успокоила его Яни дрожащим голоском.
Внизу царил холодный пыльный сумрак. Все кругом походило на мрачную чащу: со всех сторон Яни обступали стволы-подпорки, под ногами темнела земля, перемешанная с соломой. Девочка громко сопела и шмыгала курносым носом. Она любила жуков, но вот паутину терпеть не могла. Противная, липкая, она была здесь всюду. Свешивалась с балок бахромой, тонкими платочками крепилась к стенам. Местами белая, а местами грязно-серого цвета. Только задень краешком одежды – пристанет намертво, не ототрешь.
Кошка зашипела, стоило Яни подойти. По совету Марха девочка старалась держаться от ящика подальше. Она миновала его и двинулась к бесформенной куче в углу.
– Ну что? Там ведьма мертвая лежит? – хмыкнул брат.
– Дурак! Мне же страшно!
– Тогда вылезай!
Яни напыжилась и сделала еще пару шажков. Свеча в руке тряслась. Горячие капли обжигали ладонь.
– Давай скорей! Всю свечу спалишь! У нас и так светить нечем!
Девочка собралась с духом, потянулась к куску материи и дернула его. В руке остался клочок расползшейся ткани. Она была до того старая и прелая, что крошилась от одного прикосновения.
– Нашла что-нибудь? – спросил Марх.
– Тут какие-то горшки, тряпки. Мешки с опилками. Одеяло из лоскутков. Ой! Кружка жестяная и чашка! Тут как будто… Как будто кто-то тут раньше спал. И ел.
– Ничего больше нету?
– Пара бочек. Пустые. И еще… – На последнем слове голос у Яни задрожал.
– Что? – заволновался Марх.
– Она целую кучу птичек слопала, кошка эта! – силясь сдержать слезы, выдавила Яни.
Марх поднял ее вместе с посудой и долго неуклюже утешал. Девочка сидела на полу, обнимая брата, и ревела от всего и сразу. В таком виде их застал Генхард, и радости на его чумазом лице резко поубавилось.
– Ты смотри! На полчаса оставишь, а они уже обжимаются тут посередь бела дня, бесстыдники! – проворчал вороненок, как старая бабка, уличившая целующихся под деревом голубков.
– Ты что несешь, бестолочь? – процедил сквозь зубы Марх, похлопывая Яни по спине, а сам вспомнил, как еще пару тридов назад бросал такие же словечки, когда кто-нибудь лез к Сиине.
Генхард что-то сердито пробубнил и стал раскладывать на подоконнике улов: пару деревянных ложек, цветочный горшок с отколотым краем и ворох отчасти пригодного хлама, рассованного по карманам. Яни перестала всхлипывать, подбежала к нему и показала находки. Вороненок оживился, деловито осмотрел их и неожиданно отколупал прилипшее ко дну бокала украшение.
– Ого! – засияла Яни, тут же забыв о слезах. – Это же брошка! Брошка, да?
– И точно! Слушай, а мне кажется, я знаю, откуда она тут взялась! – выпалил Генхард. – Эта старуха, которая мать Фимонова, держала в подполе порченую! А чтобы к ней лишний раз не ходили и не узнали про это, притворялась перед горожанами ведьмой. А когда она умирала, то велела порченой пугать новых жильцов, потому что тут где-нибудь старухин клад лежал. А порченую обещала проклясть, если та не будет золото охранять. Та сначала слушалась с перепугу, а потом плюнула на все, клад откопала и ушла.
– И все это ты насочинял по одной ржавой булавке? – закатил глаза Марх. – Да она просто в щель упала!
Яни разглядывала ее со страхом и все не решалась приколоть к темно-бордовому платью, хотя алая бусинка на конце очень туда подходила.
– Посуда там была, – сказала она. – И одеяло. Там точно кто-то спал и ел. Мне кажется, там правда порченая могла жить, а эта бабушка ее прятала. Но только клада у нее не было. Она просто так прятала. Потому что добрая.
– Да уж конечно! – фыркнул Генхард. – Белены ты объелась? Сколько живу, а кроме пинков, ничего мне никто не давал по доброте душевной. Не ищи хорошее там, где нету его.
– А мне кажется, везде оно есть, – подумав, сказала Яни. – Оно у тебя даже есть. Ты вот плохой был сначала, а теперь я тебя уже совсем люблю. Теперь ты уже наш.
Генхард покраснел, слабо выругался и притворился, что ему срочно нужно уйти по делам.
– Главное, мертвяков пока не нашли, – отмахнулся Марх. – И то жить проще.
Все трое многозначительно вздохнули.
* * *После слов Яни Генхард лучился счастьем, как начищенный песком богатейский самовар. И нечему удивляться. Сроду не было у него ни семьи, ни своего угла, а тут вдруг упало все и сразу. Появилось место, в которое можно притащить уйму разных штук и обустраивать его по-всякому. Думать, на какое окно поставить цветочный горшок и какой сорняк туда воткнуть для красоты.
В доме будут готовить еду и мыть пол, сажая в пальцы занозы. Там будут смеяться и плакать, сопеть и храпеть. И все это вместе с Генхардом. Он теперь не какой-нибудь побегушечник, а брат, герой и, конечно, истинный соахиец. Хотя порченые болваны и не понимают важность Генхардовых кровей.
– Чего косеешь на мое добро, чучело? Кшы! Я теперь тут хозяин, так что не ходи без моего веления по двору, – сказал он сидевшей на заборе вороне.
Птице было наплевать, но Генхард сделал вид, что она все поняла.
Выйдя за калитку, он обернулся и с важным видом оглядел мазанку, прикидывая, чего еще не хватает.
Скрипучие половицы, дырявая печь, маленькие окна с расхлябанными ставнями, орущая в подвале кошка. Генхард любил все это до изнеможения и сам себе удивлялся. Ему хотелось стащить сюда содержимое всех свалок в округе, чтобы как можно скорее пустое нутро халупы приняло обжитой вид.
Сгрузив первую порцию добра и оставив Марха с Яни разбирать вонючие тряпки в подполе, Генхард отправился на очередную охоту. Екало сердце от мысли про Рори с Иланом. Но вроде как с хозяином он сам договаривался, и без косых взглядов обошлось. Не должны парни сплоховать теперь. Не дурьё же они совсем, да и в то, что взрослые ребята могут порчеными оказаться и разгуливать по Медуку в поисках работы, верилось с трудом. Наверняка и мысли ни у кого не возникло на их счет. Обычные беженцы.
Ближе к середине города свалок в чистом виде было немного, но всегда имелись закоулки или места, зажатые между домами, где ленивые горожане сваливали в кучу все подряд: поломанные стулья, дырявые шали, бутылки и прочие полезности. В квартале винных, на задворках магазина
