Резко вскинувшись от страшного кошмара, он не сразу сумел отделаться от дрожи, и выстрелов, все еще звучавших в его ушах, когда мельком бросил взгляд на шамана, и вдруг понял, что Падающий Дождь видит тот же самый сон… или что выстрелы звучат вовсе не в нем, а где-то поблизости…
— Что это, брат мой? Ты видишь кого-то? — вскочив на ноги, Текс достал свой, более привычный руке, кольт и, подойдя к приподнявшемуся на локте индейцу, посмотрел туда же, куда он. Но канонада в прерии затихла так же внезапно, как началась, и цикады тут же возобновили свои рулады, наполнив скрипучими песнями все окрестные кусты. А от индейца опять остро-чувственно пахнуло знакомым до одурения кофейно-ромнеевым букетом.
— Откуда ты взял запах Зовущего Реку? — только и выдохнул изумленно ковбой, никогда ранее не сталкивавшийся с таким шаманским умением. Когда индеец проделал это впервые, Текс решил, что у него при себе есть какая-то вещь Ричи. Но запахи, пропитавшие одежду, быстро теряли силу, а этот… этот был так же свеж, как если бы на месте шамана стоял сейчас Даллас собственной персоной…
Шаман взглянул на бледнолицего и улыбнулся. В неярком красновато-сизом свете костра его кожа отливала медью, а волосы казались исчерна-синими, как ночное небо.
— Разве ты не знаешь, Белое Дитя, что все сущее растворено в несуществующем, видимое — в невидимом, чувственное — в неосязаемом? Люди — это ручьи, сперва текущие по земле, а после впадающие в реку вечности, и сливающиеся воедино. Шаман не связан путами прошлого и призраками будущего, он всегда здесь, везде и нигде, с тобою и не с тобой. Махео (1) дал мне способность свободно входить в великую реку Вечности и находить в ней все, что было, все, что есть и все, что будет. Ты думаешь о своем избранном, Белое Дитя, ты зовешь его душу, и душа откликается, она стремится к тебе, я же только проводник этого стремления.
Падающий Дождь снова лег на землю, вытянувшись во весь рост, и укрыл голову пледом, словно его и в самом деле здесь не было — и Текс остался наедине с запахом кофе, ромнеи и сгоревшего пороха, с запахом своего мужа, который был им всего один день…
Выслушав ответ шамана, Сойер поначалу успокоился, и тоже вернулся на свое ложе, но, стоило его голове коснуться кожаной подушки седла, как беспокойные мысли снова закружились в ней — как рой мелких назойливых мушек снаружи.
Томительное желание, разбуженное запахом Ричарда, не оставляло его, лишь разгоралось сильнее, и он все чаще стал посматривать в сторону спящего индейца, чей собственный свежий дождевой дух почти не ощущался за дразнящим кофейно-лимонным Далласа.
«Что же это получается? Неужели моя плоть так слаба, что я готов лечь с любым, кто пахнет, как мой истинный? А если бы Дик пах чем-то другим, могли бы мы узнать друг друга или разминулись бы без сомнений и сожалений?» — задавался он бесполезными вопросами, не имеющими готовых и однозначных ответов, стараясь как-то отвлечь себя от нарастающего влечения. Впору было лезть в сумку Ньюби и искать там настойку, напрочь отбивающую всякую охоту и остужающую кровь почище «Хаухи»…
Поворочавшись еще немного, Текс понял, что не сможет уснуть, пока его носа касается вожделенный запах альфаэро. Индеец уже крепко спал, и ковбой не решился разбудить своего спутника и попросить его вернуть себе свой запах. Вместо этого, он перетащил свою походную постель подальше от костра, на подветренную сторону. Убедившись в том, что так запах Ричарда до него не долетает, Сойер наспех избавился от напряжения в члене, и провалился в глубокий сон.
Но альфаэро так желал встречи с ним, что не отпускал его даже во сне — там они, наконец-то встретились и, сплетясь телами, упали в сочную зеленую траву. Однако, и здесь Текса поджидала коварная ловушка — вместо того, чтобы обратиться в омегу и открыть свое тело для альфы, он сам возжелал взять Ричарда так, как Ричард брал его. И во сне они долго боролись друг с другом за право быть сверху… Окончилось ли их сражение к обоюдному удовольствию, он так и не узнал — но отвердевший с утра член и набухший узел на нем явно подсказали ему, как велико было его желание победить…
Еще один день пути прошел однообразно, редкие путники, с которыми они пересекались, были вполне миролюбивы, и только один из них угрожающе поднял длинный карабин при виде индейца. Текс в ответ взвел курок на Драгуне, и ковбой, что-то бормоча себе в усы про проклятых команчей, сложил оружие и дал им свободно проехать мимо.
Вторая ночь в прерии прошла спокойнее первой — решив, что волнение крови и сны, полные страстей, могут его вымотать почище долгой скачки, Текс все-таки принял капли Ньюбета и больше не испытывал стесненности в джинсах и приливов крови к низу живота.
К середине третьего дня вдали показался ветряк, соединенный с колодцем возле одинокого домика у дороги, а мили через две, вынырнув из-за пологого холма, перед ними раскинулся небольшой пыльный городок в три улицы. Дорога, по которой он ехали, прошивала Фритаун насквозь и утекала дальше, в сторону Калифорнии.
Въехав в пределы города и тут же собрав на себе множество цепких, как чертополох, взглядов, Текс припомнил наставления Тони и спросил у первого же попавшегося жителя, не оробевшего при виде двоих всадников, один из которых был индеец, где тут ферма Вудса. Кряжистый бета, жующий табачную жвачку, почесал в затылке, сдвинув пропотевшую шляпу на лоб, потом взглянул на Текса из-под ее полей и, указав направление, спросил в ответ:
— А ты уверен, парень, что тебе надо именно туда? Дурное это место, и дурные люди там собираются.
— Говорят, у Вудса можно разжиться отличными поросятами. Это все, что меня интересует, сэр. — не вступая в пустые споры, как можно спокойнее ответил Сойер и, прикоснувшись в знак благодарности к краю своей шляпы, тронул лошадь в указанном направлении.
Ферма и впрямь оказалась в паре миль от городка, но выглядела так, словно на ней никто не обитал уже много лет. Покосившиеся загоны, изрытая свиньями земля, смятые и изжеванные кукурузные стебли у пересохшей поилки, давно не пополнявшейся из колодца, приземистый дом с половиной заколоченных досками окон…
Спешившись
