Сам вождь Синее Облако — могучий альфа, чья кожа была покрыта синими рисунками почти так же густо, как его типи, а на голове красовался целый гребень из белых перьев, восседал напротив входа. При виде гостей, он сделал жест рукой, призвав их садиться по левую руку у огня.
Текс снял шляпу и поклонился ему — как это было принято у белых, когда младший отдавал дань уважения старшему. Присев на циновку из тростника, покрытую сверху плетеным из цветной шерсти ковриком, он с любопытством оглядел убранство типи, стараясь при этом не глазеть на сидящих в кругу мужей и сыновей вождя. Но, наткнувшись на связку свежих скальпов, снятых уж точно не с собратьев-индейцев, а с каких-то бедолаг-поселенцев, быстро уткнул глаза в костер, предоставив Ричарду самому заводить разговор.
Вождю Синее Облако было около пятидесяти лет, однако никто не заметил бы в этом мужчине почтенного возраста ни малейшего признака усталости или слабости. Статью он напоминал кряжистый дуб, полный мощи и жизненных соков, волосы его были по-прежнему черны, как вороново крыло, а глаза не утратили блеска.
Большой ценитель красоты во всех ее проявлениях, Синее Облако с интересом ожидал обещанной встречи с юным бледнолицым ранчеро, равно сочетавшим в себе силу альфы и нежность омеги, а самое главное, наверняка владевшим сокровенной любовной магией. Иначе и быть не могло — каким образом, кроме колдовства, этот юнец, пахнущий терпкими сливами, бледнолицый, но сделавшийся бронзовым от ветра и солнца, и с волосами, напоминавшими спелую рожь, сумел уловить душу Черного Декса, прежде холодную и равнодушную ко всем омежьим уловкам, и заставил ее полыхать диким пожаром?..
Теперь эта душа, спутанная и оплетенная тенетами, как охотничья птица, посаженная в клетку, не думала больше о тропе войны и добыче, а желала только распевать сладкие песни, на берегу теплого моря. Падающий Дождь говорил, что такова воля богов, что духи земли, воды, огня и воздуха, и даже сама Мать-Кукуруза благословили союз Зовущего Реку с тем, кого шаман называл Белое Дитя, но вождь видел во всем этом только голос буйной плоти да тягу легкомысленной молодости к удовольствию… да еще породу бледнолицых, предательскую по своей сути, ведь теперь Черный Декс отправится на север и навсегда покинет здешние земли, и Синее Облако потеряет сильного союзника.
Первый же взгляд на гостя, скромно севшего на циновку подле своего мужа, и первое же дуновение аромата альфы-и-омеги, заставили Синее Облако переменить мнение.
Этот мальчик, Белое Дитя, действительно был особенным. Настолько особенным, что кровь старого индейца заволновалась, как тридцать лет назад, а младшие мужья, смиренно делавшие вид, что занимаются рукоделием или приготовлением угощения, все как один начали источать призывные запахи.
— Я рад, Зовущий Реку, что ночь твоей разлуки с любимым пришла к рассвету, — проговорил вождь на языке команчей. — Мы примем твоего мужа с таким же радушием, как и тебя, но помни о своем обещании…
Декс улыбнулся и ответил на том же языке:
— Я помню, великий вождь. Луна еще не умрет, как мы покинем земли команчей, и ты по праву станешь наследником всего, что я оставляю в прерии. Но муж мой не знает речи команчей, его папа был из племени чикасо, и ты окажешь нам обоим честь, говоря с нами на языке бледнолицых.
— Чикасо. Вот как. — Синее Облако пристально вгляделся в черты юного ковбоя, и теплая улыбка тонула прежде плотно сомкнутые губы. Он пошевелил ими, что-то вспоминая, и обратился к Тексу на языке народа, чья кровь текла в нем наполовину — Духи твоих предков витают у Великой реки далеко от этих краев (1). Но команчи и чикасо — братья по беде, согнавшей нас с земли предков по воле бледнолицего вождя. Приветствую тебя, Белое Дитя, в моем доме, как кровь от крови моего брата.
Текс вздрогнул, услышав из уст Синего Облака знакомые слова. И, склонив голову еще раз, ответил так, как учил когда-то папа Чикао:
— Да будет изобильна твоя охота, вождь, и плодовиты мужья твои, и воины твои пусть добудут много… скальпов и враги устрашатся их доблести. Отец-Солнце и Папа-Земля пусть хранят ваши жилища и скот, и пошлют вам добрый урожай.
Слова почти забытого наречия ложились на язык будто сами собой, но Текс совершенно позабыл уже те жесты, которыми их следовало сопровождать, подчеркивая уважение к собеседнику. И он просто говорил, крутя шляпу в руках.
Воздух в типи тем временем наполнился самыми разными волнующими запахами, хотя поверх них все равно доминировал стойкий аромат растертой хвои с примесью орехового масла (2), и это терпко-сладкое сочетание принадлежало вождю и всем омегам, кто был им отмечен в качестве мужа.
«Что это они вдруг все разволновались? Или альфаэро моего учуяли?» — подумалось Тексу. Яркий шлейф кофейно-лимонного запаха явственно висел вокруг них своего рода коконом, но все равно не защищал ни от проникновения чужих ароматов, ни от взглядов, бросаемых мужьями и сыновьями вождя в их с Ричардом сторону то украдкой, а то и вполне откровенно. Вождь же, который видел это, оставался невозмутим, как скала…
Ричард положил руку на спину Текса, одновременно выразив этим поддерживающим жестом не только свое одобрение его учтивым речам — но и власть старшего мужа над младшим; омеги жадно смотрели на них, а тонкие ноздри Лунного Оленя вздрагивали от неприкрытого вожделения.
Синее Облако величественно возвышался над всеми, он созерцал и слушал происходящее, и сравнивал то, что сообщали ему глаза и уши, с прихотливой игрой запахов. Запаху можно было верить всегда, в отличие от жестов и слов, только они рассказывали о подлинных чувствах, намерениях, желаниях и страхах.
Острый интерес всех его младших — и альф, и отмеченных омег, и кровных сыновей — к избраннику Черного Декса был ожидаем, Падающий Дождь предсказал это задолго до того, как нога молодого ковбоя вступила на земли команчей. Синее Облако еще не решил, как поступить с тайным знанием ближайшего будущего, и пока что оставил для себя роль наблюдателя, который все видит, все понимает, но ни во что не вмешивается.
Все, что должно свершится, неумолимо свершается, и ничего изменить нельзя; нужно принять посылаемое богами, принять спокойно и беспристрастно, и тогда каждое событие, как бы оно ни выглядело поначалу, как бы ни обжигало, ни ранило, переродится в безусловное благо для племени.
— Отведайте нашей пищи, бледнолицые братья. Испейте из наших чаш. Наш пир вокруг общего очага да
