Хотя Жану казалось, что сейчас за спиной собралась, и с осуждением смотрит, покачивает головами и цокает языком вся его многочисленная родня.
— Если вы знали… догадались… с самого начала, патрон — зачем же вы мучили меня этим унизительным допросом? Хотели проверить, солгу ли я вам? И выходит, я солгал. Но это не так, патрон. Мммм… понимаете, я и сам не знаю, почему решил прибегнуть к Дормелю. Еще не успел отрефлексировать. Возможно… возможно, это была попытка спасти нас обоих. Относительно честная.
Тут он решил, что ему больше нечего терять, и сказал следующую фразу, как будто шагнул с вышки в холодную воду.
— Я возбуждался, когда смотрел на него. Возбуждался так сильно, что едва мог высидеть до конца сессии… Во время его первого визита сюда… гммм… это тоже случалось, но не так сильно. Не до такой степени. Может, все из-за того, что я… заметил… Заметил, что и он тоже возбужден. Стало совсем плохо. Мне нужно было сразу отказаться вести его, после первого же случая, но это уже от меня не зависело. И я понадеялся на препарат. Думал, что долго это все равно не продлится, ведь вы намеревались забрать его, как только закончите срочные дела.
— Я рад, что вы наконец нашли в себе достаточно мужества признать это. Жаль, что для откровенного разговора со мной, вам потребовалось побывать в полицейском участке. А если бы этого не произошло, вы и дальше прятали бы от меня ваше ммм… влечение к пациенту? — уже не таким ироничным, а больше сочувственным тоном спросил Шаффхаузен и счел нужным пояснить, чтобы у молодого коллеги слегка развеялось ощущение допроса или разноса — Поймите, Жан, вы меня поставили в очень сложное положение. Согласно кодексу, я должен лишить вас практики и представить дело на суд этического комитета. Но я понимаю, что эта ситуация нанесет урон репутации клиники, а после той скандальной истории с ошибочным диагнозом мадам Леруа, она и так не блестящая. А репутация для частной клиники — это все, понимаете? ВСЕ. И вот что мне теперь делать по-вашему?
Дюваль растерянно развел руками, демонстрируя свое бессилие.
Ему в самом деле было стыдно и совестно за то, что он так подвел патрона… но чем больше проходило времени, тем яснее Жан осознавал, что нисколько не жалеет о случившемся…
От этого ему становилось еще более неловко перед Шаффхаузеном. Он сам себе напоминал вора, который отнюдь не жалеет о краже, но очень сожалеет, что придется сидеть в тюрьме. И еще хуже, что украденное придется вернуть.
— Я… я не знаю, патрон. По-моему… по-моему, я слишком мало значу, месье Шаффхаузен, чтобы мое… мое увольнение могло бросить тень на клинику.
— А по-моему, вы сейчас всеми силами вашего бессознательного стремитесь оградить ваше Эго от процесса осмысления сложившейся ситуации. Дело не в вашем увольнении, а в том, что в любой момент обстоятельства, из-за которых я мог бы принять такое решение, могут стать достоянием местной или даже более широкой общественности. А мнение общественности о врачах, использующих свое служебное положение в подобных целях, весьма и весьма негативное. Я, конечно, могу принести вас в жертву и тем самым спасти репутацию клиники, но… не хочу, Дюваль. Не хочу вас выкидывать и оставлять без профессии и куска хлеба. Потому что вы талантливый врач, невзирая на обнаружившуюся у вас склонность к кхм… сексуальным перверсиям. Но кто без греха? Фрейд — и тот страдал от неврозов, от которых успешно излечивал других.
Шаффхаузен встал и прошелся по кабинету, все еще размышляя, как ему лучше донести до Жана, что тот еще может спасти свое доброе имя, если вместо роли школьника вернется к роли профессионала. Пока у доктора складывалось стойкое ощущение, что Жан ушел в область глубинных психических защит и потому не может адекватно отрефлексировать то, о чем шла речь, и выдать более-менее осознанный ответ.
«Что ж, клин клином вышибают… Попробуем директивное внушение…»
— Скажите мне сейчас, четко и недвусмысленно — обратился Эмиль к молодому врачу, подойдя к нему сзади и плотным, властным жестом положив руки ему на плечи — вы хотели бы остаться здесь, на этой работе, под моим руководством? Да или нет?
— Д-да, — пролепетал Жан, покраснев до ушей под тяжестью докторских ладоней, и мгновенно растеряв остатки уверенности. — Вы же столько времени учили меня, и эта клиника — практически мой дом… Я раньше и представить себе не мог, что рискну поставить ее на кон.
Он опустил голову и едва слышно проговорил:
— Только… только я не использовал служебное положение, доктор. Он совершеннолетний и вменяемый. И… и… в тот момент я был не на работе. Мы были не как врач и пациент, а… не знаю, как объяснить вам.
«Как два парня, два обычных парня, зубрила и раздолбай, котяра и серая мышь, которых отчего-то неистово повлекло друг к другу после мороженого, неба над морем и запаха мимоз…»
— Жан… — с легким укором произнес Шаффхаузен и вздохнул, вынужденный объяснять знакомые молодому врачу истины уже в пятый раз — пока пациент находится в вашем ведении, пока он вообще является пациентом клиники, вы не можете вступать с ним в личные отношения — ни до, ни после, ни вместо сеанса терапии. Ни при каких обстоятельствах, ибо пациенты здесь находятся не ради развлечений, а ради лечения, и ваш первейший долг -лечение организовывать и ему способствовать. Я отпустил вас в Антиб с другой целью -чтобы вы помогли купить месье Вернею то, что ему нужно для рисования. Понимаю, эта неожиданная вылазка для вас оказалась глотком свободы, а общество виконта -приятным разнообразием скучных врачебных будней, но… но как бы вы или даже я не стремились оправдать ваш поступок, от этого стремления он не перестанет быть этически неверным. Надеюсь, вы это все же усвоите.
Дюваль покорно вздохнул. Шаффхаузен был прав, прав в каждой букве, в каждом звуке, что так сурово произносили его губы.
— Да… да, конечно, патрон. Разве я спорю, что был не прав и виноват кругом. Но вы так и не сообщили мне, что же намерены теперь делать. Есть ли у меня надежда искупить свой проступок? — он проговорил все это искренне, но уныло.
Теперь он ощущал себя узником, которого ненадолго отпустили из привычной тюрьмы, позволили окунуться в приключение (о, да, в настоящее приключение!) с головой -а после того, как Судьба подарила ему короткий взгляд из рая, настал момент снова протянуть руки и приковаться знакомой каторжной
