====== Глава 1. Знакомые незнакомцы ======
«Уклони очи твои от меня, ибо они волнуют меня»
Песнь Песней
Доктора Эмиля Шаффхаузена отпевали в крохотной сельской церкви, в полулье от клиники «Сан-Вивиан», где сразу после заупокойной мессы состоялись поминки, куда более пышные, чем само богослужение.
К моменту перехода в лучший мир, месье Шаффхаузен был богатым бездетным вдовцом, единолично управлявшим и распоряжавшимся не только своим знаменитым лечебным заведением, но и капиталом, истинный размер коего знали только нотариус и поверенный в делах, месье Бертье, и душеприказчик, месье Дюваль.
Оглашение завещания предстояло только через три дня, но содержание этого документа было главной интригой местной светской хроники. Гости, пришедшие отдать последние почести и засвидетельствовать уважение к усопшему, втихомолку гадали, кто же станет основным наследником дела всей жизни доктора Шаффхаузена — а заодно получит и львиную долю состояния. Большинство склонялось к мысли, что этой чести удостоится месье Жан Дюваль, любимый ученик, ассистент и соавтор доктора.
Несколько лет назад Дюваль издал собственную монографию о возможностях репаративной терапии (1) и посвятил ее своему учителю, «с почтением и благодарностью за неоценимый вклад». Книга наделала много шума в ученых кругах Европы и США, консервативные психиатры и психологи превозносили французского доктора, не побоявшегося в своих исследованиях пойти наперекор всесильной Американской психиатрической ассоциации, исключившей гомосексуальность из списка психических расстройств.
Шаффхаузен же хранил загадочное молчание, ожидаемой рецензии на монографию от него не последовало, и, по слухам, он не принял сделанного посвящения.
Но слухи оставались слухами, факты же говорили о том, что Шаффхаузен и Дюваль продолжали совместную научную деятельность и врачебную практику, тесно общались и сотрудничали бок о бок. До того самого печального апрельского дня, когда знаменитый психиатр скончался от острой сердечной недостаточности, прямо в рабочем кабинете. Дюваль в буквальном смысле слова принял его последний вздох.
Теперь, на поминках, Жан привлекал всеобщее внимание: подтянутый, элегантный, в безупречно сшитом черном костюме с идеально подобранным жемчужно-серым галстуком, со строгим и печальным лицом, он чинно принимал соболезнования и был образцом правильной скорби достойного сына о великом отце.
Сесиль, жена доктора Дюваля, стоя рядом с ним рука об руку, держала себя с подчеркнутой скромностью. Выглядела она под стать супругу: гладкая прическа, волосок к волоску, минимум косметики, траурное платье с глухим воротом и неширокой юбкой ниже колен. В этой изящной простоте силуэта даже неискушенный взгляд мог бы распознать стиль Ив Сен-Лорана. Выражение ее лица воспроизводило «трагическую маску» Жана, как будто они были близнецами, а не супругами.
Для людей, близко знавших эту семейную пару, метаморфоза Сесиль казалась тем более удивительной, что обычно все происходило с точностью до наоборот: мадам Дюваль устремлялась на первый план и была в каждой бочке затычкой, в то время как Жан предпочитал оставаться в тени своей половины. Смерть Шаффхаузена определенно внесла коррективы в супружеский уклад, по крайней мере, до момента вскрытия завещания патрона.
— Надо же, никогда не думала, что Шаффхаузен, мир праху его, так популярен в высшем обществе Антибов… — прошептала Сесиль на ухо мужу и взглядом указала на группу импозантных мужчин средних лет, бравших бокалы с общего подноса. — Месье Жильмон, месье де Жермонтаз, месье Леонетти — все трое здесь, с супругами, и явно не для проформы.
— Ничего удивительного, — таким же шепотом ответил Жан. — Шаффхаузен много жертвовал на благотворительность и на муниципальные программы развития Жуан-ле-Пен. Его имя выбито на доске почёта в мэрии. Он много раз получал приглашения войти в городской совет, но не соглашался из-за большой занятости, ты же знаешь.
— Мммм, понятно…
— А кроме того, многие из этих господ, или… их родственники, были в своё время пациентами «Сан-Вивиан». Такое не афишируется, но и не забывается. Лично я не удивлён, что собралось столько народа.
— Ну еще бы. — тень иронии в голосе Сесиль была такой легкой, что Жан предпочёл её не заметить.
Он надеялся, что хотя бы на похоронах патрона жена сыграет до конца принятую на себя роль респектабельной скромницы, покорной подруги… нет, не гения — так далеко тщеславие Дюваля не простиралось — но, во всяком случае, самого талантливого ученика признанного гения психиатрии. Сесиль очень старалась, и Дюваль отдавал ей должное, однако подлинная натура жены, самолюбивая, властная и склонная к тотальному контролю, нет-нет, но прорывалась наружу, как яркие всполохи пожара сквозь закрытые ставни.
Они немного помолчали, думая каждый о своём, и Жан, пользуясь тем, что поток соболезнований и официальных речей иссяк, а время досужих разговоров, подогретых угощением и напитками, еще не наступило, позволил себе немного расслабиться и дать волю настоящей, не показной печали по теперь уже бывшему патрону.
Несмотря на внешнюю холодность, непростой характер и этическую бескомпромиссность, граничившую с твердолобостью, во всем, что касалось профессии, Эмиль Шаффхаузен был хорошим человеком — с чуткой душой и добрым сердцем. В личных отношениях с Жаном он всегда держал дистанцию, с тех самых пор, как семнадцать лет назад, рискуя собственной репутацией, вытащил молодого ординатора из крайне щекотливой и неприятной истории. Её отголоски не помешали Дювалю под руководством и с помощью Шаффхаузена сделать блестящую медицинскую карьеру здесь, на юге Франции. И ему не хватило совсем немного времени, чтобы быть принятым в когорту профессоров Сорбонны.
Вот только Сесиль… все говорили — и сам Дюваль считал — что ему необыкновенно повезло с женитьбой на демуазель Пети, однако ее отношения с патроном как раз не очень-то складывались, словно бы Жан был яблоком раздора. Однажды Сесиль в сердцах назвала Шаффхаузена «старым интриганом», и тогда Дюваль так и не смог добиться от нее признания, о каких «интригах» идет речь. Не то чтобы он совсем не догадывался, однако это был тот самый скелет в шкафу, который не стоило беспокоить ни при каких обстоятельствах. Любопытство могло обойтись слишком дорого.
Шаффхаузен не позволял себе никаких выпадов против супруги ученика и ассистента, был неизменно ровен и дружелюбен, когда судьба сводила его и Сесиль на званом обеде или научной конференции. И все же Дюваль готов был поклясться, что в глубине души патрон не одобряет его женитьбу. А теперь Шаффхаузена не стало, и все его тайны умерли вместе с ним.
Эта простая мысль неожиданно вызвала слезы на глазах у Жана, но они не успели пролиться, поскольку Сесиль снова завладела его вниманием:
— Послушай, а кто этот странный тип… вон там, возле подноса с фруктами? Ты его когда-нибудь видел раньше?
Дюваль взглянул туда, куда она указывала, и покачал головой:
— Его лицо кажется знакомым… но нет, имени не припомню. Возможно, он когда-то лечился или практиковался здесь, но на врачебных мероприятиях мы точно не встречались. Наверняка или благодарный клиент, кого патрон консультировал частным образом, или бывший студент с его швейцарского курса, я
