«Я все-таки пишу тебе, Жан. Почти каждый день. И дни мои небогаты событиями, они проходят в ожидании ответных писем…
Недавно начал писать твой портрет. Не волнуйся, не в стиле Пикассо, я знаю, что ты любишь «гладкопись». Но получается недурно. А знаешь, почему? Кистью моей водит чувство, и это чувство идет из сердца. Твой патрон действительно великий врач. Или место такое — мое сердце, разбитое в куски, здесь снова становится целым. Но швы все равно болят. И погода тут ни при чем.
Эрнест.
PS. Я по-прежнему твой Эрнест, но ты с каждым днем — все менее мой Жан. Твои охи и вздохи про репутацию и долг это подтверждают. Боюсь, что рано или поздно ты все-таки женишься на д-ль Пети, или похожей на нее «приличной девушке».
PPS. А теперь я очень последовательно предложу тебе встретиться в Париже. И будь что будет. По крайней мере, лучше сделать и пожалеть, чем жалеть, что не сделал».
Комментарий к Глава 1. Знакомые незнакомцы1 Репарати́вная терапи́я (англ. reparative therapy, от лат. reparo — «исправлять»), известная также как «конверсионная», «переориентирующая» или «дифференцирующая» — совокупность методик, направленных на изменение сексуальной ориентации человека с гомосексуальной на гетеросексуальную. Подобные методики также применялись и иногда применяются для изменения гендерной идентичности трансгендерных людей и приведения её в соответствие с определенном при рождении полом.
Этичность и эффективность таких процедур вызывает много споров. Большинство медиков-профессионалов предупреждают, что попытки изменить сексуальную ориентацию или гендерную идентичность человека содержат в себе потенциальную опасность для психики. Большинство медицинских и психиатрических организаций, выразивших мнение об этой терапии, осуждают её применение. Тем не менее, некоторые медицинские организации, например, «Католическая медицинская ассоциация» (Catholic Medical Association), настаивают на правомочности её применения.
Сторонники репаративной терапии утверждают, что сексуальная ориентация и гендерная идентичность человека поддаётся изменению, а также считают гомосексуальность психическим расстройством, которое можно и нужно исправить. Большинство сторонников уверены, что романтическое однополое влечение и сексуальное поведение греховны. Своих пациентов они иногда называют «борцами» или «преодолевающими», а тех, кто, как считается, изменил свою ориентацию — «экс-геями».
====== Глава 2. Возвращение блудного сына ======
От благовония мастей твоих имя твое — как разлитое миро;
поэтому девицы любят тебя.
Песнь Песней
Отпустив водителя, Эрнест осмотрелся по сторонам, медленно пересек двор и еще медленнее, как во сне, стал подниматься по ступенькам к террасе.
Горячий воздух, насквозь пропитанный тревожащими ароматами жасмина и роз, апельсиновых деревьев и кипарисовой хвои, подействовал на него как наркотик и погрузил в воспоминания.
Почти двадцать лет назад, в мае 1966 года, он был насильно доставлен сюда отцом и помещен в качестве трудного пациента в одну из палат «Сан-Вивиан». Семнадцать лет назад он приехал сюда же по собственной воле, в результате поистине чудесного стечения обстоятельств и встречи с тем, кого до сих пор почитал, как божество.
Заложник перенесенной в юности утраты излечился, чтобы стать пленником любви, которая дала короткую вспышку счастья, но так и не принесла желанного покоя, респектабельной и скучной «нормальности». Раненое сердце исцелилось, но обрело броню непостоянства и цинизма, и больше не рвалось на части, но и не горело прежним ярким пламенем…
Стоило отдать должное Шаффхаузену, суровому врачу и воплощенной благопристойности, что он в конце концов принял Эрнеста таким, как есть, и прекратил попытки вернуть буйного принца ветров и облаков в оковы земного мещанского порядка. Возможно, именно это и положило начало их дружбе и искренней взаимной приязни. В последние годы, нанося редкие визиты в клинику, художник проявлял поистине сыновнее уважение к Шаффхаузену, как к названому отцу, а доктор не возражал и не отказывал ему в своем покровительстве.
Нахлынувшие воспоминания, яркие картины прошедших событий, фрагменты разговоров и встреч, в сочетании с печальным поводом для визита, вызвали в душе Эрнеста настолько живой отклик, что он не замечал или не хотел замечать стоящего у балюстрады и глядящего на него во все глаза нелепого человека в нелепом темном костюме и душном галстуке.
Скорая встреча и объяснение с коллегами, наследниками и наперсниками Шаффхаузена были неизбежны, как закат. Эрнест это сознавал, поскольку явился на поминки незваным гостем, прочитав короткую телеграмму-извещение от неизвестного ему нотариуса.
Известие о скоропостижной кончине доктора поразило и расстроило Вернея до глубины души, и он даже не подумал разбираться в причинах, по каким его мог разыскивать именно нотариус. Немедленно бросив все дела в Лондоне, с риском потерять выгоднейший заказ, что привело в ужас и безумную ярость его сожительницу Ирму, Эрнест улетел на Ривьеру первым же подходящим рейсом.
Вопреки своей обычной беспечности, он еще в Хитроу заказал такси, которое встретило его в аэропорту Ниццы, однако на мессу и сами похороны безнадежно опоздал. Оставалось только постоять немного у свежей могилы (согласно возмущенному отчету таксиста, «немного» заняло почти два часа) и показаться на поминальном обеде. Он был готов к тому, что те, кого он там встретит, ему не слишком обрадуются. Но в том и прелесть похоронных церемоний, что присоединиться к ним может любой, не утруждаясь объяснениями и оправданиями. Теперь, когда Шаффхаузен покинул мир живых, мнения и пересуды окружения доктора и вовсе утратили какое бы то ни было значение для художника.
И когда Жан Дюваль — нелепый, в нелепом пиджаке и душном галстуке — шагнул ему наперерез и ломким голосом позвал по имени, Эрнест обернулся к нему, снял темные очки и проговорил совершенно спокойно:
— Здравствуйте, месье Дюваль. Простите за вторжение… и за опоздание. Я слишком поздно прочитал телеграмму.
— Телеграмму?.. — пролепетал Жан, обливаясь потом и дрожа, как в лихорадке; он не видел Эрнеста почти семнадцать лет, и надеялся, что все давно прошло, отболело, поросло быльем, превратилось в смутный образ из редких эротических снов и самых-самых запретных мастурбационных фантазий… Но оказалось, что у его глупого сердца и слабого тела на сей счет свое собственное, предательское мнение.
«Черт возьми, это какая-то магия! Как мало он изменился! Прошло столько лет, но он все так же строен и молод, проклятый Дориан Грей! И стал еще красивее!»
Внутреннее зеркало Жана тотчас же с беспощадной отчетливостью отразило его самого — вялого, бледного, с пробивающейся на висках сединой, с дурацкой бородой и еще более дурацкими усами (ах, как же Сесиль настаивала на этих «признаках мужественности»!). Хорошо еще, что он лысеть не начал и не отрастил живота, как многие его коллеги, пересекшие рубеж сорока лет.
— Я… не посылал вам телеграммы, месье Верней… Пожалуй, это моя ошибка, мне следовало как… как исполняющему обязанности распорядителя…
«Что я несу?.. Конечно, я не посылал телеграммы, этим занималась Сесиль по моему списку, и она многих вычеркнула. Неблагонадежных.
