— Тшшш… Не спугни поклонника…
— Ребята, мы идем обедать в «Ромэн”(3), вы с нами?
— Кадош, я рада за ваш «мочевой пузырь», но пожалуйста, как следует поработайте над связкой гранд батман — фуэте — ранверсе… на следующей репетиции покажите мне достойное вас фуэте, а не сегодняшнее безобразие.
— Лис, одолжи мне свой эспандер и тренировочные ремни. Ты завтра вечером идешь к Лу?
Обескураженный Ксавье не знал, куда деваться от смущения, от всех этих любопытных глаз, которые на него смотрели, от рук, которые трогали Исаака, словно бы невзначай, от нескромных ртов и длинных языков… Он восхищался танцорами на сцене, где большая часть из них воспринималась только свитой, декорацией, фоном для Лиса и его искусства, но совершенно не был готов общаться с кордебалетной братией за кулисами, да еще терпеть фамильярное обращение и непрошенное покровительство.
Хуже всех был Жорж, постоянный партнер Исаака по нескольким номерам в шоу, и, судя по его поведению вне сцены, претендовавший на звание самого близкого друга. Возможно, они с Исааком были точно такими же приятелями не разлей-вода, как Вик и Макс, и точно так же не могли обходиться друг без друга, но каждый раз, когда Ксавье думал о них или видел вместе, он испытывал глухое раздражение и ревность… Самую настоящую ревность, уж это чувство Ксавье распознавал безошибочно, и ничего не мог с ним поделать, несмотря на греховность и неуместность.
— Козетта! — непринужденно воскликнул Жорж и по-свойски дернул Ксавье за кудряшку. — Опять пришла украсть у меня Лиса? Ну вот, а я только собрался затащить его в хаммам после репетиции…
— Я ничего никогда не крал. И не надо называть меня Козеттой. Мое имя — Ксавье, — серьезность, с какой юноша произнес эту короткую отповедь, казалась почти торжественной, но Жорж только рассмеялся:
— Да знаю я… просто «Козетта» тебе гораздо больше подходит, милый.
Он снова потянулся к темным кудрям. Ксавье отпрянул.
— Легче на поворотах, дружище, — предостерег приятеля Исаак и плечом отодвинул его в сторону. — Держи руки на привязи… и язык тоже.
Жорж сморщил нос и скривил губы, что придало ему окончательное и бесповоротное сходство с арлекином:
— Ой, да ладно, не трогаю я твою принцессу!.. Подумаешь, пошутил. Нежные-то мы какие, надо же.
Он не отличался наблюдательностью и вовсе не подозревал о переживаниях и неприязни юноши, который, помимо всего прочего, ненавидел прозвище «Козетта». Это имечко и прицепилось к нему с легкой руки Жоржа, но Ксавье готов был терпеть его только от Исаака.
— Лис, ты… ты не мог бы?.. — робко проговорил он, и ему не понадобилось заканчивать фразу: Исаак потянул его за руку и, выдернув из круга не в меру разговорчивых приятелей, увлек в узкий боковой коридор, ведущий к гримеркам и прочим служебным помещениям.
***
— Доктор Кадош, к вам посетитель. — заглянув в ординаторскую, почтительно сообщил Поль, один из интернов нейрохирургического отделения.
— Кто? Мой брат?
— Нет, доктор. Какой-то незнакомый месье. Ждет в холле. Вы к нему выйдете?
Соломон, всего полчаса назад закончивший оперировать, сидел на диване в ожидании, пока ассистентка нальет ему чашку кофе. Ему совершенно не хотелось куда-то идти ради незапланированной беседы с неизвестным визитёром, но правила хорошего тона, принятые в клинике Ротшильда, не допускали небрежения к гостям.
— Да, Поль. Пожалуйста, попросите месье спуститься в кафетерий. Я присоединюсь к нему через пять минут.
Интерн с готовностью кивнул и скрылся; Мариса неодобрительно поджала губы, поняв, что ей не удастся попить кофейку в приятной компании молодого хирурга, и поставила чашку обратно на поднос.
— Я вернусь, мадемуазель, — пообещал ей Соломон, он не любил расстраивать женщин, особенно коллег по работе. — Надеюсь, скоро.
Мариса вздохнула:
— Судя по настойчивости этого месье — скоро вы от него не избавитесь, доктор Кадош.
Брови Соломона поднялись в удивлении:
— Вам известно что-то, чего я не знаю?
— Он уже приходил сегодня утром. Вы были на операции. Он настаивал, что непременно дождется вас, два часа просидел в холле, но потом все-таки ушел. И вот, смотрите-ка, вернулся.
«Занятно… Кому это я так сильно понадобился?» — подумал Соломон: он хорошо помнил, что в его органайзере на сегодня не значатся никакие встречи, ни деловые, ни личные, но упомянутая Марисой настойчивость гостя ему инстинктивно не понравилась.
— Как он выглядит, мадемуазель?
Мариса пожала плечами:
— Вполне прилично. Может быть, даже слишком прилично… Похож на учителя из католической школы или на пастора. Чистенький, аккуратненький. В очочках. И довольно мерзкий!
Характеристика оказалась емкой и эмоциональной, однако дела нисколько не прояснила, так что Соломон, спускаясь в кафетерий, чувствовал себя изрядно заинтригованным.
«Учитель в очочках» обнаружился за угловым столиком, с чашкой горячего шоколада и стаканом холодной воды. На нем был приличный темно-серый костюм и строгая рубашка с не менее строгим галстуком. Запястье украшали золотые часы. Рядом с ним на стуле стоял небольшой портфель из шагрени и лежала легкая фетровая шляпа.
Гость терпеливо ждал, не выказывая ни малейших признаков раздражения или досады, но сразу же заметил Соломона, едва тот перешагнул порог, и поднялся навстречу с самой приятной и приветливой улыбкой.
Он выглядел довольно моложавым, не старше сорока пяти лет. Лицо этого человека, крупное, мягкое, почти безбровое, с маленькими глазами, с большим широким носом, тонкими губами и двойным подбородком, было совершенно незнакомо Кадошу.
Пожимая протянутую руку, с пухлой, но довольно жесткой ладонью, Соломон неожиданно поймал себя на том, что без всяких видимых причин соглашается с мнением ассистентки о неизвестном посетителе — довольно мерзкий.
Улыбка незнакомца стала еще шире и слаще:
— Доктор Кадош! Приветствую вас… Очень, очень рад нашей встрече.
— Добрый день, месье, — ответил доктор с обычной суховатой вежливостью. — Чем обязан?
Про себя он взмолился неведомой силе, покровительствующей медикам, чтобы причиной появления «учителя» не оказалась просьба о протекции или персональной консультации. Соломон считался — и был — хорошим и опытным врачом, сумевшим в возрасте чуть за тридцать создать себе репутацию в профессиональных кругах; но в клинике Ротшильда он работал без году неделя, и только начинал осваиваться в сложной системе субординации, формальных правил и неписаных законов. Ему пока еще не полагалось «своих» пациентов и консультаций в обход главного врача.
— Меня зовут Райх, Густав Райх, — как будто спохватившись, поспешно представился визитёр, и в его речи отчетливо проступил немецкий акцент. — Я преподаватель в колледже Станисласа… Мне очень нужно поговорить с вами, доктор Кадош, об одном крайне деликатном деле. Можно сказать, семейном деле…
— Слушаю вас, месье Райх, — терпеливо повторил Кадош.
Необъяснимое чувство
